Борис Романов - Капитанские повести

— «Сложность обстановки… самостоятельно… провокациям не поддаваться… конфликты… задание… прежним… надеемся… экипаж танкера… долг».

— Радист с пятого раза принял. Забивают радио, сволочи, — капитан закурил сигарету, щелкнул зажигалкой, словно застрелив кого-то из этих сволочей.

— ЧД? — спросил Алексей Петрович.

— Что делать? А пока поплывем как плыли. Содержание, — капитан постучал ногтем указательного пальца по бланку радиограммы, — передавай по вахте. Со стармехом я сам потолкую. Выкрутимся, Петрович! — капитан с симпатией глянул на третьего штурмана.

Они, действительно, тянулись друг к другу. Происходило это, очевидно, из-за их брызжущей и чуть бездумной молодости, несмотря на разницу в девять лет. Вот старпом хотя и был моложе капитана, а казался старше, потому что был как-то больше в себе, обращался со всеми официально да и вообще был человеком, который «формализм любит», как неприязненно думал о нем капитан. Сам капитан был здоров от природы, энергичен как никто и о предметах за пределами капитанских конкретных задач думать не любил. Был он прост в обращении, и команда любила его за доступность.

Хотя капитан и чуждался старпома и помполита из-за их стремления все систематизировать и «заниматься логикой», но относился к ним так же просто и открыто, что и ко всем. Впрочем, знал он их еще недостаточно, так как старпом плавал на «Балхаше» около полугода, а помполит еще и месяца не пробыл на борту.

С третьим же штурманом капитана связывало что-то очень похожее на дружбу. Произносить на судне такое слово было бы, пожалуй, чересчур сентиментально, но все-таки это была дружба, подкрепленная их одинаковыми жизненными вкусами и простотой восприятия мира.

— Так что выкрутимся, Петрович, — повторил капитан. — А ты что бы сделал?

Алексей Петрович ничего не ответил. Он не знал, что он бы сделал, потому что он никогда не был капитаном.

Петр Сергеевич, помедлив, загасил сигарету:

— Пойду с ребятами покрашу. Если что нужно будет, позови по трансляции. Старпом где?

— Ушел с боцманом на аврал, Сергеич.

Обычно, обойдя судно и наладив работы, боцман со старпомом садились перекурить. Боцман курил только «Север» и заграничное курево не ставил ни в грош, а старпом любил сигареты, особенно болгарские и английские.

Под шум вентилятора, который боцман непременно включал, чтобы вытянуть дым из курилки (смаку нет, когда в дыму куришь), они минут пятнадцать — двадцать беседовали о кранцах, матах, коффердаме, который надо подсуричить, матросах и немного — о женах. Бывало это, по боцманским словам, «наверхсыти».

Обычно Иван Николаич говорил:

— Ну, моя тетка Лелька уже чай попила, а ваша-то, молодая, ведь спит еще.

У них, Иван Николаич, сейчас уже двенадцать (или тринадцать, или четырнадцать…) часов, — напоминал старпом.

— Значит, обе не спят, что-нибудь по дому делают, и нам пора.

И они гасили свое курево.

Так бывало обычно.

Сегодня же, позавтракав, расставив по местам людей и организовав покраску, Александр Кирсаныч в одиночку отправился проверить состояние судна, как того требовал старпомовский долг. Иван Николаич уже висел на беседке на лобовой стенке надстройки. Налаживая пульверизатор, он кричал сверху на Юрку Новикова:

— Матрос ты или кто? Тряпки мять! Когда воздух будет?

— Моторист я, вот кто! Сейчас клапан расхожу — и порядок, потерпи, Иван Николаич, позагорай.

— Мне твой загар ни к чему, воздух давай.

Матросы смеялись. А Костя Жмуров, сидевший на одной беседке с боцманом, ожесточился:

— У мотористов насчет поспать не заржавеет, зато клапана ржавые. Куда механики глядят! Ну чего ты там возишься, Юрка! Давай воздух, ты, чмур черномазый!

Юрка был Костиным другом и потому удивился:

— Тю, Костька, ты что, как с боцманом на одну беседку попал, так сразу по-боцмански заговорил? Смотри, так и боцманом стать недолго! А из тебя такой бы кранец мог получиться!..

Костя действительно мечтал сам когда-нибудь стать боцманом, хотя часто обнаруживал, что сам-то он, Костя, мягок характером, как кранец из пеньки. За свою природную доброту и мягкость, которые подталкивали его смягчать всяческие конфликты в экипаже, был он среди друзей прозван Кранцем. По своему добродушию он не обижался на прозвище, а больше обижался сам на себя.

После Юркиного ответа Костя смутился и замолк, искоса поглядывая на боцмана. Но тот ничего не слышал, возясь с непослушным шлангом к пульверизатору.