Борис Романов - Капитанские повести

— Удалось Москву послушать, Вольтер Иванович? — спросил капитан.

— На два концерта для моряков напал, до поздней ночи бился. Глушат янки последние известия.

С восемнадцатого октября американцев Вольтер Иванович иначе не называл.

— Нужно ловить «Голос Америки», Тирану, Европу — для политинформации пригодится.

Вольтер Иванович растерялся:

— Как же я с голоса капиталистов говорить буду?

Старпом улыбнулся, а капитан раздраженно ответил:

— У вас же опыт, неужели не разберетесь, что нужно, что нет? Не стесняйтесь, — мягко добавил капитан, — слушайте и их, благо дают. Звучит?

— Ясно, товарищ капитан. Только не привык я…

Вольтер Иванович действительно не привык. Лицо его покрылось испариной, шея, стянутая глухим воротом кителя, покраснела.

— Что, Вольтер Иванович, тяжело северному моржу в тропиках? Вы ворот-то расстегните, а то и китель снимите, ходите посвободней. Все равно днем вся вахта в трусах стоять будет, — и старпом потряс на груди свою рубашку-распашонку.

— Да, жарковато, ночью спать не могу. Да и сердце жмет. А доктора «годен без ограничений» признали.

— Сейчас многим плохо спится, а, старпом? — капитан поднялся с места. — Гляньте на соседа, Вольтер Иванович.

— И на земной шарик, — добавил старпом, — он сейчас такой свеженький!

Умытый утренними лучами, земной шар закруглялся к юго-западу, поблескивая румяными, только что испеченными волнами. Неопределенный утренний ветерок бестолково толкался над океаном.

Вольтер Иванович расстегнул пуговицы.

Капитан глянул по курсу:

— Что видим, Жмуров?

— Американский сторожевик.

— Еще? Костя молчал.

— Ну?

— ?

— Плавающий предмет слева десять. Сколько до него?

— Три кабельтова.

— Что плавает?

Костя посмотрел в бинокль и, помедлив, ответил:

— Яркое что-то, не пойму.

— Спасательный жилет. Так?

Костя уважительно посмотрел на капитана: тот все рассмотрел без бинокля.

— Если тебя смотреть поставили, так ты смотреть должен. Понял?

— Ясно, товарищ капитан.

Оранжевый надувной жилет, скользя по воде и покачиваясь, проплыл мимо. Старпом, вышедший на крыло мостика, долго провожал его глазами. Спасательный жилет в море был символом аварии, но его тугие влажные бока из яркой резины напоминали что-то смутно-детское: спасательные круги, которые папы надували на спор — у кого упруже? — ярких крокодилов и черепах и прогибающиеся на волне надувные, в рост человека, ракеты. Старпом и познакомился-то со своей Лилей среди великого множества таких звонких и мягких ребячьих плавсредств, веселых и загорелых женщин, мужчин и ребятишек, облепивших пестрой полосой черноморские берега от устья Дуная до Батуми. Почему же не сохранилась та веселая простота их отношений до последнего вечера в комнате с окнами, залепленными снегом? Может быть, потому, что их первые разлуки были овеяны всего лишь грустью, легкой, как дымка над пляжами?..

— Ну, этому все обнюхать надо.

Петр Сергеевич смотрел на американский сторожевик. Американец выкатился из кильватера «Балхаша» и застопорил ход. Старпом взял бинокль. Было видно, как на баке сторожевика суетились люди, перегибались через фальшборт. Потом по серому его борту мелькнуло оранжевое пятно.

— Жилет выловили, — доложил старпом.

Сторожевик выкинул шапку синеватого дыма и, увеличив ход, стал ложиться в кильватер «Балхашу», сокращая расстояние до прежней полумили.

Служба на сторожевике, видимо, была поставлена неплохо.

Капитан думал. Крупные его губы были по-детски открыты.

— Звучит, — наконец решил он. — Александр Кирсаныч, поставь с обеда двух вахтенных на мостике.

— Хорошо. — Старпом пошел объявить побудку.

— Мероприятие бы какое общее надо провести, Петр Сергеевич, чтобы люди себя в коллективе почувствовали, — выждав, заговорил Вольтер Иванович, — по войне знаю.

— Какое?

— Нужно что-нибудь коллективное придумать, работу для всего коллектива.

— Слышь, старпом, что Вольтер Иванович предлагает?

— Судно покрасить надо. Вот аврал бы организовать!

— С музыкой, — радостно вставил, не оборачиваясь, Костя Жмуров.

— Звучит. С утра и начнем. Позови-ка стармеха на мостик.

Хорошо утром на судне!

Артельщик тащит на камбуз продовольствие, из овощных кладовых тянет кисловатым, таким сельским, запахом соленых огурцов; в столовой, где еще светят плафоны и уже бегают солнечные блики от волн, моряки утренней вахты налегают на хлеб с маслом и кофе; юнга Шурочка Содова взбивает мыльную пену на линолеуме коридоров; динамик в опустевшей курилке, похрапывая, выдает в плотную синеву последние известия из Москвы, записанные на магнитофон двое суток назад; боцман Иван Николаевич на юте отчитывает какого-то моряка: матрос ты или кто? — а шлюпки на кормовом ботдеке поблескивают на солнце, неизменно напоминая старпому белыми своими бортами эмалированные тележки мороженщиц.