Василий Белов: Все впереди

— Александр Николаевич, о чем вы опять думаете? — сказал бритый профессор. — Отдохните, не думайте. Как говорил один мой знакомый: пусть думает лошадь, у нее голова больше!..

Профессор громко расхохотался. Дама с мужскими манерами строго на него поглядела, и он затих, как первоклассник. Группа покидала автобус. Иванов потеснился, чтобы дать ход инвалиду. Еще в начале поездки нарколог случайно услышал разговор: «А это кто?» — «Не знаю. То ли химик, то ли писатель». Речь шла о Саманском. Это был, пожалуй, самый занятный человек в туристической группе. Никто не успевал столько узнать, как этот сухой, хромой, но очень подвижный Саманский. Лицо у него было цвета той меди, из которой в Болгарии клепают сувенирные котелки. Простодушное, даже наивное выражение то и дело сменяла напускаемая серьезность, этакое величавое важничанье. Несмотря на сильную хромоту, он совал свою клюшку во всякие рискованные места. Потел, но, словно засидевшийся в духоте спаниель, успевал обследовать многие закоулки. Он первый выяснил, как пользоваться раскладным душем, в любых местах безошибочно определял, где находятся туалеты. Саманский бесцеремонно обращался к французам, везде слышалось его неизменное «сильвупле». Правда, его мало кто понимал, и тогда он переходил на испанский. Но его испанский французы понимали еще хуже, после чего он снова переходил на русский.

— Кантаро кон агуа? — сказал он как-то за обедом. Иванов не понял и спросил:

— Что, что?

— Извините, я попросил воды по-испански. Я забыл, что вы русский.

— Ничего. Это бывает, — миролюбиво сказал Иванов.

Однажды, когда остановились у древнеримских памятников, Иванов нарочно задержался у выхода из автобуса. Люба Медведева равнодушно скользнула по нему взглядом, она явно его не помнила. Или она близорука?

Иванов первым вернулся в автобус. Он закрыл глаза, желая представить римские легионы, двигающиеся по этим невысоким холмам. Но он не услышал ни звона тяжелых мечей, ни скрипа кожаной амуниции. Конский и человеческий пот не ударил ему в нос, отрывистые команды не напомнили о лапидарной четкости бронзово-звучной латыни. Почему-то в голове звучали лишь термины медицинских рецептов.

— Вернемся к нашим баранам, — услышал он голос Аркадия — теперь уже постоянного спутника Любы Медведевой.

Из-за ночного дождя группа не смогла заехать на мельницу Альфонса Доде. Мсье Мирский показал ее только издали. Зато средневековый городок Лебо вызвал общий восторг. Он был построен на высоком скальном массиве. Отвесные каменные уступы вздымались ввысь, и там, вверху, крыши домов, уютных и почти игрушечных, служили подножием для других домов, улочки и миниатюрные площади напоминали строения детского городка. Узкие проемы каменных лестниц вели выше и выше, пока туристы не очутились на обширной площадке.

Вид, открывшийся сверху, был почти фантастическим. Нигде, никогда не видел Иванов таких контрастных красок, таких выветренных отвесных склонов. Ровные зеленые площади лежали на разных уровнях. Зелено-желтые травы и редкие острова лесов уходили далеко в горизонт. Желтое от дождей небо кое-где было оранжевым, кое-где фиолетовым, и от всего этого повеяло вдруг необъяснимой тревогой.

Внизу, у подножия Лебо, группа впервые утеряла единство:

— Уже шестой день, а Парижем не пахнет, — произнес Бриш. — Кто составил такую дурацкую программу? Неужели это вы, Матвей Яковлевич?

— Ваше мнение для меня не совсем ожиданное, — серьезно ответил гид. — Провансом интересуются буквально все.

Слышалась немецкая и английская речь. Среди шумных баварцев в зеленых жилетах и в шляпах с куриными перьями, среди богатых и чопорных американцев нет-нет да и просачивались напевные звуки славянских глаголов. Немцы в зеленых жилетах кричали и толкались почти по-нашему. Только ходили за гидом совсем не по-нашему: стоило ему подать знак, и они устремлялись за ним, словно на приступ.

Когда автобус тронулся, мсье Мирский опять назвал москвичей товарищами, а молодой шофер мельком перекрестился.

— Он что, коммунист? — как всегда невпопад, спросил бритый профессор про шофёра.

Переводчица покачала головой, сомневаясь.

— Верующий! Католик… — сказала женщина с ФЭДом.

Теперь начали удивленно рассматривать шофера, словно увидели его впервые. Две или три супружеские пары то громко смеялись над чем-то давно прошедшим, то напряженно стихали. Иванов прислушался к задней компании. Гул двигателя глушил разговор, но отдельные фразы долетели вполне отчетливо.