Снегов Александрович - Творцы

В феврале 1944 года новый младший техник-лейтенант получил назначение в Ярославль, в формирующуюся часть. Дорога лежала через Москву. В Москве выдалось три свободных денька. В только что вернувшемся из Казани Институте физических проблем в эти дни объявили первый творческий семинар — доклад академика Шмидта о его теории происхождения планет. На лестнице Певзнер встретил красивого бородатого мужчину, быстро поднимавшегося на второй этаж.

— Здравствуй, Миша, — сказал бородач и, не останавливаясь, прошел дальше.

— Кто это? — спросил Миша у одного из посетителей.

— Академик Курчатов. Разве вы его не знаете?

Случайная встреча определила поворот в жизни. В Ярославль пришло предписание направить младшего техника-лейтенанта Певзнера для прохождения дальнейшей службы в Академию наук. В Президиуме академии, после долгих попыток узнать, кому он нужен, Мишу соединили с кем-то по телефону — голос был незнаком, человек на другом конце провода, не называя себя, спросил, в чем дело.

— Явился для прохождения дальнейшей службы, — уставно рапортовал физик.

— Через два часа за вами придет «виллис». Водитель — женщина. Ваши особые приметы?

Особые приметы у физика были скудные — шинель, цигейковая шапка, кирзовые сапоги. Что еще? Темные волосы, темные глаза…

Водительница «виллиса», Нюра Балабанова, краснощекая, полная, решительная девица, и по неприметным приметам сразу узнала своего пассажира.

Миша немного помнил Москву, но после метро «Сокол» «виллис» свернул на незнакомую улицу и стал не так катиться, как перепрыгивать с островка на островок, временами проваливаясь в грязь выше осей. Машина остановилась у большого красного здания, перед ним простиралась огромная яма, присыпанная на дне строительным мусором, с другой стороны здания на три стороны света раскинулся пустырь, обнесенный забором. Гостя ввели в кабинет Курчатова.

— Явился для прохождения дальнейшей службы, — произнес прибывший сакраментальную фразу.

В кабинете Курчатова сидел Гончаров. Оба с улыбкой переглянулись. Курчатов спросил:

— А как собираешься служить, Миша? В качестве военного? Или демобилизуешься, чтобы приняться снова за физику?

Ответ был дан с отнюдь не служебным ликованием в голосе:

— К физике бы вернуться, Игорь Васильевич! Борис Васильевич немедленно забрал Певзнера в свой сектор. В химической лаборатории, выложенной белым кафелем, — она по проекту здания предназначалась для операционной, — с вытяжными шкафами по стенам, Борис Васильевич обрисовал задания Миши одновременно и ясно, и туманно:

— Лаборатория, как видишь, маленькая. Заниматься будем не тем, что делали в Ленинграде, другим, а чем — узнаешь после допуска. Пока, Миша, поработай на общее благо. У тебя ведь есть знакомые в Москве? Достань, что сможешь, из дефицитных приборов и материалов?

И хоть Миша еще до войны делал свою дипломную работу у Бориса Васильевича и у него же после защиты диплома работал в лаборатории «новых выпрямителей», все те два месяца что были потрачены на демобилизацию, а попутно и на снабженческие операции, Борис Васильевич, соблюдая секретность, упорно называл сернокислым железом отлично известный Мише азотнокислый уранил, а словечка «уран» вообще не существовало в его лексиконе.

Певзнер тоже получил комнату в красном доме. В Москву приехала его жена Наташа. Она поселилась на Тверской-Ямской, он ходил к ней в гости. Миша познакомил жену с братьями Курчатовыми. Наташа служила в морском ведомстве, темная морская форма шла к ее фигуре и пепельно-золотым волосам. Курчатов объявил ее «морячкой дальних плаваний» и только так отныне называл.

Приехала жена и к Панасюку. Трижды ее вызывали из Свердловска, трижды завод отказывался отпустить незаменимого военпреда. Рассерженный Курчатов вставил ее фамилию — Кузина Анна Федоровна — в правительственный список, в заветные, еще и наполовину не исчерпанные сто московских прописок. Анна Федоровна появилась в военной форме. Встреча с мужем и обрадовала ее и ужаснула. Он пугал не только внешним видом — разорванная гимнастерка, на брюках заплата на заплате, телогрейка с кавернами вырванной ваты, — но еще больше тем, что ходил перекосившись: полузабытый голод в Ленинграде еще мстил усыпавшими все тело фурункулами, вынуждал хромать то на одну, то на другую ногу, не прижимать плотно к телу то одну, то другую руку — смотря по тому, где сегодня болело.

— Демобилизуйся, Аня! — сказал Курчатов. — Химику найдем работу.