Георгий Соловьев - Отец

Сверкая издали разноцветными огнями, показался автобус. «Съезжу на крекинг, пожалуй», — решил Александр Николаевич.

Шоссе спускалось вниз к оврагу, а потом поднималось на гору, высившуюся у самого берега Волги. На этой горе и расположился крекинг-завод со своим жилым поселком. Над заводом и поселком полыхало багровое зарево — горел факел нефтяных отходов.

Езды до крекинга было всего несколько минут. Выйдя из автобуса, Александр Николаевич направился не в магазин, а к склону горы, который начинался сразу за трамвайным кольцом: захотелось взглянуть на зимнюю Волгу.

По обеим берегам излучины реки на десятки километров рассыпались городские огни; и чем дальше, тем они становились гуще и переливчатей. Волга, укрытая льдом и снегом, меж этих блистающих россыпей казалась мертвенно-тусклой долиной. За огнями города на правом берегу темной неясной стеной высились горы, а над Заволжьем во всю ширь горизонта нависла туча; она была темней ночного неба, и казалось, что через час-другой эта туча доползет до гор и, закрыв все усеянное холодными звездами небо, обрушится на землю обильным снегопадом.

Александр Николаевич смотрел на тучу, на звезды и думал, что вот именно сейчас, стоя один-одинешенек на крутом берегу зимней Волги, он оказался перед неумолимой правдой, потребовавшей от него еще неведомого ему мужества.

Сегодня в цехе он не посмел сам себе сказать, что пришла его старость. Лечиться задумал! А ведь пришла она, неизлечимая старость, давно пришла. А там… там недалек неизбежный день, час, минута, с истечением которой его простая и трудная жизнь канет в вечность.

Вот она, неумолимая правда, до которой он дожил.

Жуткое оцепенение охватило старого человека. Он с усилием заставил себя повернуться и, убыстряя шаги, пошел к высоким домам с ясными окнами. В магазине он купил водки, засунул по бутылке в карманы и пошел к остановке.

Ни автобусов, ни трамваев на остановке не оказалось. Не виднелись они и вдали. Наверное, застряли где-нибудь у железнодорожного переезда. Александр Николаевич зашагал под гору по шоссе. И здесь, на шоссе, катались на салазках детишки; по обочине, свистя лыжами, пробегали парни и девушки.

Остались позади освещенные дома крекингского поселка; за оврагом, на горе, высились глазастые дома завода подшипников, слева светились огни поселка строителей новой теплоэлектростанции и завода синтетического спирта. Все эти отдельные городки как будто стремились слиться своими огнями наперекор разделявшим их оврагам и пустырям. А какими пустынными выглядели тут берега Волги в 1918 году, когда он проходил эти места на миноносце, посланном с революционной Балтики…

Александр Николаевич посмотрел на звезды, все еще мутно светившие с неба. Да, звезды вечные, и огни на земле тоже вечные, и не говорят ли эти теплые земные огни, сверкающие в когда-то пустынной степи, о крови, труде, о жизни поколений людей?

«А Митька? Он тоже… И работал, и воевал, и вот до сих пор служит», — вдруг подумал Александр Николаевич.

Когда, побрившись, Александр Николаевич подошел к дому, он встретил около крыльца своего младшего сына, десятиклассника Анатолия. Анатолий был любитель лыж, а покататься ему, загруженному школьными заданиями, удавалось лишь по субботам. Он уже накатался и счищал снег с лыж варежкой.

— Ну что дома? — спросил Александр Николаевич.

— Кажется, приехал. Вроде, такси было, с минуту назад отъехало.

В прихожей Александру Николаевичу бросилась в глаза морская шинель с золотыми погонами и каракулевая ушанка с эмблемой. Старик вошел в комнату, неслышно ступая валенками, и остановился у двери.

Марина разгружала большой чемодан, стоявший на стуле. Две бутылки коньяку, бутылка какого-то вина с броской этикеткой, пышный торт с кремовыми цветами уже красовались на столе.

— Ну куда мне ее девать? Куда? — спрашивала Варвара Константиновна. Она держала большой кусок семги, прихватив его пергаментной бумагой; с бумаги стекал и капал на пол прозрачный розовый жир. — И зачем ты, Митенька, навез-то столько?

Алеша и Танечка, разворачивая шоколадки, с любопытством следили, как Марина выкладывает на стол кульки и свертки.

Сам Дмитрий стоял у комода, облокотясь на него левой рукой. Он расстегнул пуговицы парадной тужурки с золотым шитьем на воротнике и широкими галунами на рукавах. Белая крахмальная сорочка плотно облегала его туго перехваченный ремнем и оттого немного выпиравший поверх ремня живот. Он был плечист и массивен, и по его лицу, полному и красивому, можно было определить, что он себя чувствует в центре внимания. Он разговаривал с Артемом, сидевшим у стола без пиджака в одной шелковой сиреневой рубашке. Жена Артема Вика, стоя перед зеркалом и пуша свои волосы, бросала сердитые взгляды на мужа. Женя Балакова сидела возле Артема, рассеянно слушала разговор и с застывшей неопределенной улыбкой смотрела на хлопоты Марины и Варвары Константиновны.