Георгий Соловьев - Отец

Алексей Никитич, его сыновья Степан и Антон, дочка Ксения как будто ни на минуту не забывали, что неубранного хлеба в степи — великая сила и его надо молотить и молотить.

— Ну, опять денек будет добрый, — говорил Алексей Никитич, каждый раз поутру забираясь на комбайн. Этим он как бы напоминал о возможной непогоде и о самом страшном: не затянуть бы уборку до глубокой осени, когда хлебу настанет погибель.

Уборка была битвой за хлеб перед лицом пока благосклонной, но коварной природы, давшей урожай, но и угрожавшей ему. Главным оружием этой битвы была скорость обмолота валков. Скорость и качество обмолота находились в жестоком противоречии; добиваясь скорости и качества, нужно было внимательно следить за регулировкой всей машины с ее молотилкой, механизмами очистки, соломотрясом, транспортерами, со всеми шестеренками и тягами. Молчаливый Антон мог бы гнать трактор на пределе, но он, как сам говорил, спиной чувствовал работу комбайна, и сигналы отца свистком ему даже не нужны. Штурвальный Степа, веселый юноша, которому из-за шума машин нельзя было говорить и шутить, не спуская глаз с валка пшеницы, ловко подхватывал его подборщиком. И уже сам Алексей Никитич словно весь день-деньской только и имел в мыслях, что заботу о ладной работе комбайна.

И все же внешне работа семейной бригады выглядела медлительной. Когда на бричке привозили в термосах обед или ужин, все уж больно неторопливо устраивались с едой, ставя миски и кладя хлеб на тугой, как деревянный стол, валок, лежавший на стерне; ели медленно, ругая за щи или пшенный суп стряпуху.

Пообедав, Алексей Никитич и Антон курили и поносили старый комбайн и мечтали о новых машинах, которые кто-то должен придумать, построить и дать им в руки. Степан в минуты отдыха норовил «придавить комара» в тени под копной. Ксения расспрашивала Тольяна о городской жизни, об областной весенней выставке художников, о новых операх, поставленных зимой, об артистах, которых она слушала по радио, и удивлялась, как можно, живя в городе, не знать обо всем этом.

Отдохнув, все неторопливо опять становились на места, и комбайн с шумом и пылью молотьбы снова начинал свое скучное движение по полю.

Медлительность была видимым свойством всех людей, работавших в степи. Даже странным казалось, до чего же неторопливые люди водят на бешеных скоростях бензозаправки, ремонтные летучки, гоняют по степным дорогам на мотоциклах и возят зерно. Но, как вскоре приметил Анатолий, медлительность и какое-то пренебрежительное отношение к своему труду у всех были лукавыми.

Случилось так, что Алексей Никитич и Антон остались без курева. На стан послали Анатолия. Он доехал на грузовике с горячим зерном от комбайна. Закупив папирос, он прошел по току. Сколько же здесь было зерна! Потоки! Эти потоки рождались в степи у комбайнов, текли из бункеров в грузовики, ссыпались в гороподобные вороха, из них опять устремлялись в веялки, снова в вороха, и оттуда снова в грузовики, и потом уже шелестели на транспортерах приемного пункта на станции, чтобы, на какое-то время утихомирившись в вагонах, снова зашелестеть, ссыпаясь в государственные закрома. Чугунно-серые от загара и хлебной пыли парни и девчата лениво, будто балуясь, только подправляли деревянными лопатами течение горячих хлебных ручьев.

Но вот тут-то и открывался Анатолию до конца весь пафос и вдохновение уборочной страды. Исконные хлеборобы, студенты, городские рабочие — на первый взгляд все в одинаковой степени относились к своему труду, как к делу весьма простому, не требующему всех их сил. Моторист тока в распущенной рубахе и сандалиях на босу ногу ходил вразвалочку от мотора к мотору; пожилой шофер, подставив пятитонку под погрузку, повалился в душную тень грузовика, чтобы расправить кости на каменной земле и сомлеть чуток в дремоте; у полевого вагончика сидели в холодке и рукодельничали девушки, а в соломенном шалаше спали те, кто работал в ночь. Во всем этом Анатолий увидел все ту же лукавую нарочитую ленцу и понял ее настоящий смысл как вызов зною, пыли, всей неблагоустроенной жизни в степи и готовность к действительно тяжелому и героическому труду в осеннее ненастье и стужу.

Что же касалось «малейшей» красоты жизни, отсутствие которой в степи так напугало Томку, то тут дело обстояло тоже по-особому. В поле, как говорил Алексей Никитич, был обеспечен солдатский культурно-бытовой минимум. Каждый день работавшие комбайны объезжала водовозная автоцистерна, и воды хватало на питье и умывание. На другой же день работы Анатолия в поле Вика прислала ему с Сергеем Фомичом свежую рубашку на смену и поношенный Артемов пиджак. На харчи жаловаться не приходилось, хотя, действительно, частенько привозили на ужин или завтрак рисовую кашу с постным маслом и нелепые обеды, состоявшие только из щей и чая. Но ко всему прилагался такой вкусный пшеничный хлеб, что только этим хлебом и водой можно было быть сытым и сильным. Алексей Никитич, перед тем как его семейной бригаде приняться за еду, часто задавал вопрос: