Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Старая Марья, заранее прибежавшая на причал, караулила врага у лодок. Заметив переводчика, она спряталась в шаланде, и, когда по настилу застучали его шаги, она встала и крикнула:

— Стой!

Он хотел оттолкнуть лодку, но Марья спрыгнула на причал и схватила его за руки. Японец ударил ее головой. Марья откинулась, как будто падая, и вдруг стремительно бросилась вперед, вцепилась зубами в шею японца. Он завыл от боли и почти свалился в лодку, волоча Марью за собой. Лодка накренилась и Марья упала в воду. Она выпустила его. Японец взмахнул веслами, и лодка вылетела на середину реки.

— Снаряжай баркас! — крикнул Асмолов, выбегая на причал. — Они не уйдут, пираты!

Он осмотрел винтовку и с яростью отшвырнул ее, — все патроны уже вышли.

Лодка подошла к шхуне, и переводчик вскочил на палубу, держась за шею рукой.

На причале отдавали швартовы баркаса, когда шхуна развернулась и тихо поплыла вниз по реке.

Весь народ, оставшийся на поселке, теперь бросился к дому Николая. Пожар был потушен за полчаса. Обгорели двери и пол. Разбив бутыль, Серафима облила их бензином. Обгорела часть крыши у входа. Раненых собрали в доме Асмолова. Варичева и двух японцев, оставшихся в живых, положили отдельно. Только теперь вспомнили о Степке. Он исчез. Его искали по всем домам, в сараях, на берегу. И когда кто-то сказал: «К тем подался», Серафима почти закричала:

— Нет… никогда не поверю… никогда!

…Степка сидел в маленьком тесном трюме шхуны. Он слышал, как за бортом звонко плеснула морская волна. Значит, его увозили. Значит, им удалось уйти.

Ему хотелось броситься к люку, бить его и грызть зубами, он не мог больше терпеть. Каких мучений стоило ему это ожидание! И как он попался в ловушку, ведь он хотел задержать этих подлых шпиков, а не покинуть Рыбачье.

— Терпи, Петушок, терпи, — говорил он вслух и бился головой о шпангоут, словно стараясь заглушить самую мысль.

За бортом тихо плескалась вода, иногда доносился крик чайки, и он тоже казался Степану призывом.

Он затрясся весь и до звона в ушах сжал зубы, услышав приближающиеся шаги.

Железный люк отодвинулся, и знакомый голос сказал:

— Выходи..

Петушок поднялся на палубу и зажмурил от света глаза. Легкий душистый ветер дул с берега. Море горело сплошным розоватым костром.

— Ну вот, — сказал тот же голос по-прежнему негромко. — Мы спасли тебя.

Петушок открыл глаза. Переводчик стоял рядом с ним, шея его была забинтована, но он улыбался, блестя зубами.

— Спасибо, — сказал Петушок.

Японец потрепал его по плечу.

— Ничего. Ты знаешь, чего нам стоило это?

— Нет, — сказал Петушок.

— Мы потеряли трех человек… Шкипера нашего тоже.

— А они? — спросил Петушок.

Японец взглянул на него из-под бровей.

— Тоже немало… Теперь они организовали погоню… Вон, видишь?

Склонясь над бортом, Петушок оглянулся на берег.

Берег удалялся: синеватый, близкий, родной. На расстоянии полукилометра от шхуны, расправив паруса, несся баркас Асмолова.

— Мы уйдем, — сказал японец уверенно. — У нас очень хороший мотор. Иди к штурвалу. Держать все время на восток.

— Есть, — сказал Петушок и, тяжело хромая, поднялся по трапу в штурманскую рубку.

У штурвала стоял тот самый матрос, который привел Степана на шхуну. Он сразу же передал штурвал Петушку и бросился вниз, к мотору.

— Курс восток, — сказал он по-русски. — Только восток…

Ручки штурвала, окованные медью, показались Степану холодными и липкими, как на открытом мостике в мороз. Он внимательно оглядел рубку, — она была совершенно пуста. Взгляд его остановился на дверной ручке, тяжелой, видимо, литой из чугуна. Оставив штурвал, он подошел к двери и попробовал открутить ручку, но она не подалась.

Шхуна быстро уходила в море. Уже сейчас было заметно, что баркас отстает. Петушок напряженно думал и не знал, с чего начать. Сердце его громко стучало, бинт на лице пропитался потом, розовая даль туманилась перед глазами.

Сначала Степка решил сломать штурвал. Он даже попробовал его прочность, но пожалел: такая хорошая шхуна пригодится, каждая ее заклепка дорога. Время, однако, шло, и баркас отставал, а Петушок все метался у штурвала в горечи и тревоге.

Больше всего он боялся обморока. Это часто с ним случалось за последние дни, после пожара. Если случится это теперь, все погибло — и жизнь не нужна ему.

Он оставил штурвал и вышел на трап. Море плеснулось близко, словно у самых глаз, прозрачное, залитое светом.