Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Варичев слушал ее, почти не дыша. Комната, наполненная розовым светом зари, стала огромной, словно раздвинулись белые стены.

— А вас как зовут? — спросил он ее.

— Серафима.

Тихо он повторил ее имя.

— Я не останусь в долгу.

— О чем это вы?

Она опять приблизилась, легко обняла его за плечи, и ему показалось — руки ее пахли степной травой: чебрецом или мятой.

— Выздоравливайте поскорее.

Варичев снова привстал с подушки и шире раскрыл глаза. Позади Серафимы, глядя на него и улыбаясь, стоял бородач. Видимо, он и не уходил из дому. Варичев просто не заметил его. Крепкий, плечистый, с орлиным носом, с густой сединой на висках, по-прежнему гладко причесанный, он стоял, сложив на груди руки, и, взглянув на него, Варичев невольно вспомнил рыбачью похвалу: кремень-человек…

Он понял уже, что не только Асмолов, но и Серафима, и ее муж, знали настоящую цену его поступку, ему самому, — радость, да, радость, блестела в глазах этих людей.

Кто-то постучал в окошко.

— Вот он, Асмолов! — сказала Серафима.

Она открыла двери. Седой загорелый человек в морской фуражке, в синей брезентовой робе медленно шагнул через порог.

— Здравствуй, Николай, — проговорил он негромко и, сняв фуражку, разгладил длинные волосы. — Здравствуй, Серафима.

Хозяйка поклонилась ему, а Николай протянул руку.

Асмолов подошел к Варичеву.

— Живем?! — воскликнул он громко, и карие глаза его блеснули. — Эт-то хорошо… вместе рыбачить будем.

— Живем… — сказал Варичев, продолжая разглядывать Асмолова. Ему было лет шестьдесят, не меньше, но пристальный взгляд и тяжелые, сильные руки, и веселая улыбка, и темный, цвета мореного дуба, загар, — делали его моложавым, он был из той редкой породы людей, которые как бы крепчают с годами. Он улыбался совсем по-детски, пряча за этой наивной улыбкой свое смущение перед незнакомым человеком.

— Ну что ж, папаша, — пошутил Варичев, — принимайте и меня в вашу артель.

Но старик ответил серьезно:

— Это уж обязательно… Шкипером будешь… Есть у нас кавасаки — хорошая посудина. Есть баркас… Правда, староват он, да я еще так хожу на нем, хоть прямо в Америку! Привычней как-то с парусом…

Он взял руку Варичева, глянул на ладонь.

— Такелажное дело знаешь?

— Знаю…

— Хорошо. Это, брат, очень хорошо. Путина в самом начале. Горячая работа будет…

— Корабли сюда часто заходят? — спросил Варичев.

— Будь спокоен, — шутливо сказал Асмолов. — До самой осени теперь не будет корабля… Разве случайно только.

Он снова пристально взглянул ему в глаза.

— Ты заботу свою кинь. У нас, брат, не скучно. Некогда скучать.

— Прошлое лето один только зашел, — откликнулась Серафима. — Три дня на рейде стоял. Весело-то как было…

Асмолов передернул плечами.

— Весело… сутолока одна.

Серафима промолчала. Дверь снова открылась, вошло несколько человек.

— Ну, Николай, — засмеялся Асмолов, — Теперь отбою не будет от гостей. И хорошо — все время отшельником живешь.

Он встал, поклонился рыбакам. В комнату вошли шесть человек, и легкий ветер шевельнул занавески, в печке громче заговорил огонь. Николай поставил длинную лавку возле кровати, и они сели рядом, все рослые, молодые, бритые. И в короткой тишине, наполнившей комнату, Варичев понял и поверил — эти люди уже любят его.

Через полчаса они разошлись, тихо, стараясь не стучать дверью, и, уходя, каждый еще раз взглянул на него от порога.

Он поднялся с постели через три дня. Николая не было дома. Серафима вышла к соседям. На столе у маленького зеркала лежала бритва. Посмотрев на себя в зеркало, он невольно усмехнулся. Бледное, опухшее лицо в рыжеватой щетине, лихорадочные струпья на губах.

Он еще умывался, когда вошла Серафима.

— Наконец-то! — воскликнула она. — А наши все в море. С утра еще вышли, назавтра ждем.

Подавая ему полотенце, она сказала удивленно:

— Помолодели-то как!..

Случайно он дотронулся до ее локтя, потом безотчетно схватил ее руку. Серафима спокойно смотрела ему в лицо. Синие глаза ее смеялись. Чему смеялись они? Варичеву стало стыдно вдруг. Эта спокойная, незнакомая женщина четыре дня боролась за его жизнь. Эта рука его кормила… Хорош он был, наверное… очень хорош! Может быть, сейчас и она думала об этом?

— Вы были для меня матерью, Серафима.

Она отвернулась.

— Не знаю. Зачем об этом говорить…

— Чтобы вы помнили, что я никогда не забуду… Что я сумею заплатить…

— За материнство?

Он заметил, как дрогнули ее губы.