Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Он поднимает с песка синеватую ракушку и осторожно поглаживает ее закраину, похожую на лезвие ножа.

— Что может быть нелепее и обиднее состояния, когда какие-то считанные метры, которые ежедневно проходишь, даже не замечая их, вдруг становятся значительным расстоянием и нужно прилагать неимоверные усилия, чтобы протащить самого себя до калитки!

Кто-то наткнулся на меня, помог встать — голоса его я не слышал, хотя он что-то кричал; потом и он упал, и еще падал два раза, и так, подымая и поддерживая друг друга, мы все же минут через двадцать добрались до райкома, куда от моей квартиры — рукой подать.

От райкома до порта, примерно, километр, но в пургу расстояния неизмеримо возрастают, и мы понимали, что пешим порядком нам этот километр не одолеть. Решили двигаться вездеходами. Пробились к гаражу, руками, за неимением лопат, разгребли сугроб, открыли двери, стали выводить машины, — а тут еще одно ЧП — загорелся наш радиоцентр.

Пожар — угроза всему городу; прежде всего — угроза связи с материком, с областью, с кораблями. Решаем разделиться на две группы: медики и несколько подоспевших моряков направляются в порт, остальные — в аврал на пожаре… Смутно помню дальнейшее, как мы дрались с огнем, именно дрались — затаптывали его ногами, забивали комьями снега. Сколько это продолжалось? Наверное, не менее часа, но пожар мы все-таки одолели, отстояли наш радиоцентр, а потом…

Субботин помолчал, грустно усмехнулся, проводил взглядом стремительно взмывшую над мачтой острокрылую чайку.

— Все, что «потом», — было за гранью возможного. Сколько, вы полагаете, понадобилось времени, чтобы пробиться на трех вездеходах в порт? Десять минут… пятнадцать… двадцать? Нет, мы пробивались через горы сугробов ровно два часа! Можно было подумать, что пурга искривила улицы, перекосила рельеф. Вокруг — сплошная белая масса, несущаяся с грохотом, с ревом, неведомо куда, не имеющая определенного направления, то бьющая снизу вверх, то вертящаяся наподобие смерча, то громыхающая обвалом — светопреставление, да и только. И в памяти лишь раздробленные эпизоды: кого-то мы несли — он совсем обессилел и свалился в сугроб. Почему-то несли и меня: тоже, наверное, упал. Затем я помогал кому-то взбираться по скользкой крутизне и не сразу сообразил, что это была наружная лестница в Управлении порта. И еще запомнилось, как трудно было перебираться через большие, округлые, покрытые свежим льдом глыбы камня на берегу и как сквозь гул прибоя слышался вроде бы стон… Это был стон корабля. Да, он стонал, как живой, и бился на самом прибое. От удара о риф у него раскроилось днище, но большая волна еще раз подмяла его, придвинула к берегу и уложила на эту отмель… Грустная, право, картина, тяжелая и обидная.

Синеватая ракушка хрустнула в его руке, и он отбросил осколки на песок.

— Так это случилось. В новогоднюю ночь! А с виновника ничего не спросишь: он способен на всякие каверзы, океан. Мы приняли выброшенный с «Нептуна» трос и закрепили на скале. Пурга продолжалась. Постепенно команда переправилась по этому тросу через прибой. Она не имела потерь, и это мне запомнилось. Именно это запомнилось, когда уже ничего не запоминалось. Там, на «Нептуне», обошлось без потерь!

Мы встали с бруса и пошли по берегу среди разнообразных и бесчисленных «даров океана». Солнце играло на гребешках прибоя, и пена покорно ластилась у наших ног. Впереди, над россыпью рифов, высоко вздымался мыс, гордый и живописный.

— Красивый у нас край, правда? — с неожиданной, тихой увлеченностью спросил Субботин. — Иной раз только глянешь на этот могучий простор — и на душе легче… Забыл ли я ту новогоднюю ночь? Нет, не забыл. Верно, что и горести не обходятся без улыбки. Я после той ночи проспал четырнадцать часов. А открыл глаза и удивился: в квартире, за тем же праздничным столом, сидели те же гости. Словно не было ни пурги, ни всех наших переживаний. Первый, кого я узнал, был капитан порта. Да, это был Арсений Калиныч, лихой моряк, человек веселый и открытый. Он заметил, что я проснулся, и сразу же оживился и поднял фужер.

— Вот за кого выпьем, секретарь… за нас! Ей-богу, мы заслужили.

Он засмеялся. Кисти рук у него были забинтованы, а усы обожжены.

Теплоход шел вдоль Курильской гряды на юг… Студеная равнина океана, полная сияния и голубизны, была необычно спокойна и приветлива. Только вчера молодой моторист из экипажа говорил мне, что пересекает эти широты в четырнадцатый раз и не припомнит случая, чтобы здесь, в районе Парамушира, Онекотана, Матуа, не штормило. Значит, нам повезло. И настроение у пассажиров было приподнятое, словно бы праздничное, — сахалинцы, приморцы, курильчане, камчатцы, они-то хорошо знали эти места и принимали столь добрую погоду как подарок.