Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Иппокрена!.. Ну да, не всем, наверное, известно, что у нас на барже, меж делом, малая дискуссия завязалась: почему наши далекие предшественники, тоболяки, люди достойные и прозорливые, Иртыш Иппокреной называли? Я древней Грецией занимался и знаю, что в античные времена в Беотии славилась гора, посвященная Апполону и музам, и что из той горы били два источника — Аганиппа и Иппокрена, которые, как верили древние греки, отличались удивительным свойством — возбуждать и усиливать поэтический дар.

— Здорово, друг философ из Омска! — сразу же увлекаясь, отметил бригадир. — Спасибо, Петруничев! Значит, Иртыш — река вдохновения? Ну, а что же твои оппоненты?

Петруничев шумно вздохнул.

— Они, как и ожидалось, — в кусты. Правда, один из них признал, что я прав, и потому, мол, могу успокоиться.

— И что ты ответил?

— А я ответил ему стихами.

— Интересно, какими же, философ?

Петруничев вскинул руку и, дождавшись полной тишины, прочел размеренно и веско:

Жене Петруничеву тоже аплодировали: в течение каких-то неуловимых мгновений он весь преобразился, смешливый паренек, и словно бы даже стал выше ростом, а повариха Катя передала ему, при общем одобрении, тот беленький цветок.

— Я и не знала, Евгений, что вы большой поэт!

Он смутился, опустил голову, отступил на шаг:

— Вы, наверное, хотели сказать… артист? То есть слова, которые я сейчас цитировал, мне, конечно, были давно известны. Однако в данном сочетании они, к сожалению, принадлежат другому. Был такой, Катенька, Фридрих Шиллер…

Девушка смотрела на Женю не отрываясь.

— Послушай, Женя… ты — прелесть, — тихо сказала она.

…Как же была чудесна та белая ночь у костра на берегу Северной Иппокрены! В кругу тепла и света, в ощущении доброй молодости, исполненной уверенных надежд, и открывалось, понятное без объяснений, истинно «прекрасное в натуре».

В далекой дали Тюменщины, за несчетными реками, озерами, лесами и долами, катит свои желтоватые воды на север — в Тазовскую губу Карского моря мало обжитая, своенравная и раздольная река Пур.

Глянуть на карту — речка вроде бы как и многие другие, только уж очень много притоков, а меж ними — болот и озер.

Глянуть с подоблачной высоты в иллюминатор вертолета — весь край перечерчен большими и малыми, замысловато изогнутыми протоками; озера простираются, почти не прерываясь, так что суши в этих просторах, пожалуй, значительно меньше, чем воды.

Река необъятной равнины — Пур принимает на своем пути десятки поименованных и безымянных притоков, и там, в среднем течении, где недавно поднялись на «диком береге» светлые кварталы городка Уренгоя, могучая стремнина ее и широка, и величава.

Городок Уренгой разместился у самой реки. Берег в этих местах невысокий, ровный, с зелеными полянами в первозданной чащобе тайги. На одной из таких просторных полян и выстроились аккуратные тесовые домики, а меж ними пролегли дощатые тротуары. Невелик городок, но ухожен и мил, обласкан электрическим светом. За тридевять земель от промышленных центров это не мимолетная примета — электрический свет.

На улицах Уренгоя, пахнущих свежей стружкой, известью и краской, есть и еще немало приметного и привлекательного. Есть, конечно же, старательно оформленный клуб, есть магазин, столовая, радиоцентр, гостиница, школа, больница, детские садики, населенные звонкими уренгойцами — первым коренным поколением молодого городка.

Человек приезжий сразу же примечает, что в этой дремучей дали население не испытывает чувства оторванности, глухомани. Видимо, канули в прошлое времена «медвежьих углов», хотя рассказывали, что в зимнюю пору в Уренгой и наведывались мишки, — радио сократило расстояния, и здесь привычны и голос, и ритм Москвы.

Бородатый и обветренный бывалый нефтяник, которому выпало на долю прокладывать первые тропы в нехоженом краю, доставлять через топи болот тяжелое и сложное оборудование, собирать буровые вышки, стучаться в глубины недр в поисках нефти и газа, мерзнуть на злых ветрах, томиться ожиданием, огорчаться, надеяться, мучиться опасениями неудачи и, наконец-то, сбросив с плеч усталость, плясать у костра в ликовании славного открытия, рассказывал мне о своем возвращении в Уренгой после трехмесячного похода.