Владимир Битюков - Лесничиха

— Куда уж больше знакомиться, — засмеялся Петрунин. — Да я тебя вроде и раньше видал. В самом начале войны. Это не ты мне кинула на грудь букет цветов? Я еще кричал тебе, и ты мне кричала.

— Может быть… — кивнула она. — Тогда мы, девчонки с одного класса, многих провожали.

— А я, может, всегда о тебе вспоминал, — взволнованно сказал Порфирий. — Ты еще тогда была в белом таком…

— Все тогда были нарядные…

— Может, я шел к тебе, только к тебе, — еще более-взволнованно сказал он.

— Зря шел… Нельзя нам жениться.

— Ну и что! — задохнулся от таких ее слов Порфирий. Но тут же спохватился: — Это почему?!. — Она молчала. — Может, болеешь? — спросил он осторожно.

Она продолжала молчать.

— Может, это самое… — Он искал слова. — По женскому что?

Она рассеянно кивнула головой.

— Мне все одно! — снова загорелся он. — Да я тебя!.. Ухаживать буду за тобой. Холить. Поправишься ты, Варя… Я такие травки знаю… женские. Вылечу. Как на курорте будешь у меня, увидишь!

Он целовал ее соленое лицо, любя ее, жалея, уговаривая. И вдруг, будто хлестнуло его изнутри, остановился. Сдавленным шепотом спросил:

— Значит, ты уже… не честная, коли знаешь о своих делах?

Не дождавшись ответа, порывисто поднялся и стал ходить взад-вперед за ее спиной. Варя придерживала голову руками и все покачивалась, все куда-то плыла.

— Мы там кровь проливали, а они!.. — замахнулся голосом Петрунин.

Варя словно бы ударилась обо что-то. Застыла. Видно — было, как белеет, будто обжигается морозом, ее левое, только что такое розовое ухо. И пальцы на руках заметно омертвели. Повернулась вместе с табуреткой, уставилась суровыми, как на врага, глазами.

— Хорошо, я скажу, — продохнула она через силу.

Поднялась, шагнула к Петрунину — высокая, прямая.

Он смело смотрел ей в глаза. Ждал.

— Вот если, скажем, твоя невеста… та самая, чистая, о которой ты говоришь… вдруг попала фашистам в лапы. — Варя тяжело дышала, словно ее что-то душило. — И если, — повысила она голос, — эту девушку стали пытать! К примеру, эсэсовец один, бугай такой плешивый, в очках! Железом бить по голому телу, а девушка та ни слова о партизанах… Какая она тогда, все пока честная?!

— Тише, тише, — пятился Петрунин.

Варя еще ближе шагнула к нему:

— Нет, погоди, давай дальше! Так вот: бил он, значит, ее, бил, распалился до зверя и на недвижную, на кусок мяса набросился… бесчестить. И овчарки своей не постыдился! — Варя шатнулась, схватилась за горло, но тут же снова встала не шатаясь. Продолжала чуть тише: — Потом, конечно, меня — в яму, а наши подобрали, отходили, думали, что человек. А я… — она шумно захлебнулась воздухом. — А я хуже гада оказалась! Убитая была, никто, а понесла!

— Врешь, — шептал он, прижимаясь к двери.

— Правда! — крикнула Варя. — Можешь спросить? Это-то знают кругом!

— Врешь! — наперекор всему шепотом кричал Порфирий. — А, Варя? Ну скажи, что смеешься! — И яростно, пинком отбросил подползшего к порогу щенка.

Не поворачивая головы, сквозь подступившие слезы, она проследила, как упал щенок. Сказала тихо:

— Между прочим, я не родила. Не захотела, когда пришла в сознание… Теперь, врачи сказали, не будет детей. А бобик этот… Бабы волчье логово нашли, а в логове том — овчарка одичавшая. Немецкая. Сразу узнали… Ну, ее, конечно, топорами, а щенка мне подкинули.

Помолчав, посмотрела в глаза и неожиданно усмехнулась:

— Вот и кончился праздничек, Порфирий… — Передернулась знобко, надломилась, близко оглядывая платье. — Теперь выйди, я переоденусь.

Он послушно вышел за дверь.

Снаружи было, как вчера, тепло и мирно. И пели птицы вокруг, играли свадьбы. Но во всем этом, во всем: и в зеленении деревьев, и в росте трав, и в яркости цветов — слышался привкус тревоги и горечи…

Из избы в старой одежде и сапогах вышла Варя.

— Мне в обход, — промолвила она, снова сделавшись сутулой и неловкой. Потопталась, протянула руку: — Прощай, Порфирий. Если надумаешь уйти, то уйди куда-нибудь подальше. Ладно? — Посмотрела просящими глазами и ушла за ближние деревья…

Петрунин шел куда-то в глубь России — дальше, дальше. На плечах шинель, а за спиной мешок висел совсем свободный. Все содержимое мешка осталось в Вариной избе. Не мог Порфирий что-нибудь забрать, даже ложку оставил на память. А сам уходил. Было грустно шагать по мелколесью окольным от взрослого леса путем, тяжело. Спотыкался, разглядывая землю. Незаметно вышел в настоящий лес и брел, думая о бабьей доле, дальше.