Василий Гроссман - Годы войны

В обороне боец знает, что противник сосредоточит большие силы для удара и будет сильнее.

Мы зарылись в землю, мы обкатали людей танками.

В окопах сидит 3–4 человека, остальные в землянках, ленинской палатке. Чуть противник шевелится — мы даем звоночек, и все выскакивают.

Противотанковые узлы — сочетание ружья, пушки, мины. И боец сидит уверенней.

Рубеж защищают минные поля.

76-мм пушки, 45-мм пушки, ружья ПТР и, наконец, люди с бутылками.

В окопах видят, что танки горят от 76-мм и потом от 45-мм.

Окоп пулеметчика Туриева проутюжил вражеский танк, однако он стал бить по щелям, а потом по цепи вражеской пехоты, которая от его сильного огня залегла. Заметив это, танк повернул обратно и стал над окопом Туриева. Тогда отважный пулеметчик взял пулемет, выполз из-под танка и, устроившись у скирды, стал опять косить немцев. Так герой Туриев дрался до тех пор, пока не погиб, будучи раздавлен танком».

«Командир полка Казюлин. Окончил школу ВЦИК в 1932 г., кавалерист. Командир большой силы воли, наделен личным героизмом.

Связан с людьми, знает людей. Организатор боя.

Стоя на Дону, он был не уверен в себе, не верил в нашу силу.

С первых дней он проявил талант в наступательном бою, стремился не только вытеснять, но и уничтожать, окружая противника. Он до сих пор не научился материально обеспечивать бой.

Зоркин — прямая противоположность Казюлину, медлительно думает, обеспечивает бой, решает правильно. Но опаздывает. В тяжелые минуты теряется. Под конец он выпрямился.

Я его однажды чуть не расстрелял, когда полк побежал, а он, потеряв управление, растерялся и не принял мер. К декабрю Зоркин меняется. Его зовут „профессором“, он сидит над картами, думает, а немецкие танки подходят.

Среднее звено — после наступательных боев — теперь большей частью выдвиженцы.

Есть тенденция командира отстраняться от политической работы.

Есть и такая тенденция у заместителя командира — целиком замкнуться в политической работе (Усов).

Заместителя подавляют иногда, он боится конфликтов с командиром.

А я иногда поцапаюсь до зубов, всегда с глазу на глаз, и найдем общий язык».

Не хватает любви и заботы к красноармейцам, а с другой стороны, наш командир нетребовательный. (Это от недостаточной культуры.)

Почему красноармейцы любили лейтенанта Кузнецова?

Заботлив был, он жил с бойцами, к нему шли с плохими и хорошими письмами из дому, он выдвигал людей, писал о бойцах в газету. Но нерадивых он карал, не пропускал ни одного малейшего упущения: пуговица ли не пришита, кашлянул ли кто в разведке. Командир кричит: «Мы нарушаем устав», а бойцы не знают устава, да и он сам подчас не знает бойцов. Забота в том, чтобы знать: а есть ли у тебя патроны, а посушены ли у тебя портянки?

Часто от непродуманности мы людей теряем и задачи не выполняем.

Командир из красноармейцев — например, Нелыбич — зам. комроты прекрасно выполняет задачу и очень заботится о людях.

Попов, Чугунов тоже хороши.

Но бывает и наоборот.

Строевой командир в бытовом отношении чист, как правило.

В нелинейных старшины, допы, помощники командиров полков, начпроды полков и батальонов — вот наиболее подвергнутые бытовому разложению (в батальоне, в полку).

Форма приказа: «Если ты …твою мать, не пойдешь вперед, я тебя расстреляю». Это безволие, это не убеждает, это слабость.

Эти случаи изживаются, их все меньше и меньше. Однако поднять этот вопрос весьма и весьма не мешает.

Национальный вопрос вполне благополучен — есть единичные случаи, но как исключение.

Масса перешедших с оккупированной территории верят в силу Красной Армии и являются выгодными для нас свидетелями оккупационного режима.

Совещание снайперов в штабе корпуса.

Солодких:

«Я сам, значит, ворошиловградский, колхозник, но я сменил колхоз на специальность снайпера. Фашисты натворили чудесов в моем селе, и я маленько крови потерял».

Белугин:

«Я с оккупированной территории, был человек никуда, теперь в обороне недаром хлеб едим. Сижу в наблюдении. Стрижик мне говорит: „Только без бреху“. Командир полка мужик толковый, говорит: „Достаньте языка, а то совестно в дивизию являться“… Я десять месяцев погибал в плену, я на полном ходу выскакивал из поезда, чтобы достичь своих. Сына моего убили за то, что он носил имя Владимира Ильича».

Халиков:

«Убил 67 человек. Я приехал на фронт, я по русский язык ни слова не знал. Друг мой был Буров — он учил меня по-русски, я его учил узбески. Никто не хотел уничтожать пулеметная точка. Я говорил: я буду уничтожать пулеметная точка. Бинок я снял у офицера с головы, свою голову одел. Я доложил политрук: ваше приказание выполнил, принес вам подарок.