Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Война? Что теперь будет с людьми? С бабушкой? Отцом, матерью, Борькой? Как — война? Нет, чепуха какая-то. Толька вчера она стала студенткой второго курса литературного факультета, а у Борьки был выпускной вечер, и он ходил с друзьями до рассвета по городу…

— Бабушка, что ж теперь будет?

— Горе, внученька. Великое горе.

Голос диктора умолк, комнату заполнили звуки марша. Марш — это тоже мирное: майские или ноябрьские соревнования, вручение приза за победу… Но в том, мирном марше мелодия звучала, поднимаясь к небу, а в этом, военном, она идет по земле, как бы вдавливаясь в землю. Ее нельзя, невозможно слушать.

— Выключите репродуктор!

Дина вскочила, накинула халатик, но сбросила его, надела платье.

— Куда?

Бабушка плакала. Слезы текли по щекам, падали на ее старенькую кофту, сшитую бог знает сколько лет назад, на сморщенные, похожие на печеную картошку руки. Дина и сама не знала, куда она. Было неодолимое желание бежать, что-то делать, во что-то вмешиваться, лишь бы остановить и этот марш, и бабушкины слезы, и растущее, принимающее угрожающие размеры слово «война».

Борька молча грыз ногти. Он грыз их в самых сложных случаях — когда сдавал экзамены или болел.

— Борь, — тихо позвала Дина. — Пойдем, а? Надо отцу с матерью телеграмму послать. Они, знаешь, как волнуются. — Борька не шелохнулся. Дина сделала последнюю попытку. — Я пойду в институт, а ты бы в школу. Сегодня, по-моему, каждый обязан быть там, где работает, учится.

Бабушка перестала ходить по комнате, утерла слезы, закивала: да, да, внучка, ты права, нынче каждый обязан что-то делать…

Борька отошел от репродуктора, выпил стакан молока, молча вышел.

По дороге в институт Дина забежала к Ляльке в редакцию. Лялька была второй выпускающей, у нее нашлось время только на одно восклицание: «Война, Динка!». Художник принес рисунок, положил перед Ларисой:

— Быстро текст.

Лялька поглядела на рисунок, подумала, тут же написала:

— Пойдет? — спросила Лялька художника.

— Пойдет, — ответит тот, и они ушли к редактору.

Лялька уже приняла бой. С ходу. Не раздумывая. Лялька не могла иначе.

Из редакции Дина отправилась в институт. Несмотря на воскресный день, там было людно. Декан, забыв о недавнем инфаркте, бегал с этажа на этаж, повторяя:

— Все в актовый. Все в актовый.

Это был первый митинг, на котором Дина видела плачущих. Студенты и преподаватели поднимались на трибуну, давали клятву:

— Врагу не удастся…

— Пусть враг не надеется…

— Зарвавшиеся фашисты думают…

Дина выступила тоже.

Она говорила о том, что сегодня повысилась личная ответственность каждого за судьбу близких, судьбу Родины, тоже клялась не щадить себя, отдать, если понадобится, жизнь за победу, и, говоря это, она неожиданно обнаружила, что слова, которых она недавно остерегалась, боясь их пафоса, сейчас волнуют, необходимы ей, перенесшему инфаркт декану, всем, кто стоит в актовом зале, на первом военном митинге, в первый военный день…

Старик Иванов теперь часто заходил к бабушке. Между ним и бабушкой установилось редчайшее понимание. Юлия Андреевна уехала, и Андрей Хрисанфович, оставшись без дочери, напоминал ребенка, от которого ушла няня.

— Горе мыкаешь? — участливо спрашивала бабушка, когда он, входя, садился подле ее «зингеровки». — Без хозяйки — стены сироты?

Андрей Хрисанфович разводил руками: да, да, сироты, еще какие сироты, милейшая! Бабушка переставала шить, разогревала чай или кофе. Они подолгу разговаривали. Иногда бабушка поверяла соседу свою тревогу: дочка бомбардирует телеграммами, зовет к себе, а ей так страшно с места стронуться. Это сказать легко: «Бросьте все и приезжайте». Да и внуки — каждый при своем деле, вон Борька в какой-то ВНОС вступил, натощак, прости господи, и не выговоришь. Андрей Хрисанфович патетически восклицал: «да, да, да!» и не советовал бабушке торопиться с отъездом. А то бабушка ругала работников столовой, недавно открывшейся у них во дворе. Стыд и срам! Котлеты — одни жилы, компот — прислащенная водичка, чтоб в супе найти кусок мяса, три пары очков надевай. Пользуется тем, что война (речь шла о шеф-поваре), начальство делами посерьезней занято, проверять некому. И опять Андрей Хрисанфович патетически восклицал «да, да, да!», а бабушка, разошедшись, размахивала перед лицом соседа рукой.