Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Швидко и в этот раз сидела у Ивановых. Она слушала Андрея Хрисанфовича, не отрывая глаз от его подвижного лица.

— Простите, как вы назвали болезнь? — перебила она селекционера. — Сеп-то-рия?

Швидко знала, о чем спрашивать!

— Да, да, — взмахивая пальцами, будто дирижируя, с апломбом отозвался Иванов. — Из грибковых заболеваний поражает флоксы именно она: белая пятнистость — септория. Грибок перезимовывает на больных листьях и весной поселяется на молодых растениях. До тех пор, пока мы не поймем, что осенью надо низко срезать стебли и сжигать их, септория будет губить флоксы. Флоксы, Катюшенька, царственно прекрасные флоксы, коих мы еще не научились достаточно ценить! Вы ко мне, девушка?

Вопрос адресовался Дине.

— А что, Юлии Андреевны нет?

— Юлия отдыхает после процесса. Сегодня она одержала победу над септорией в человеческом обществе. О, Юлька умеет срезать зараженные листья.

— Она спит? — снизив голос, спросила Дина.

— Она ушла в театр! — торжественно поднял руку Иванов. — Так вы говорите, Катрин, — обратился он к Швидко, — что у вас должен быть адрес Эльзы Зандэ из Франкфурта? — Он задал вопрос по-немецки.

Швидко ответила по-русски:

— Если не затерялся. Я поищу. Пожалуй, старой Зандэ уже нет в живых. Я жила у них в двадцать седьмом, перед возвращением в Петербург.

— Подумайте, — воскликнул селекционер, — а я приезжал годом раньше. Милые люди!

— Да, славные. Фрау Эльза заботилась обо мне, как о родной. Вообще-то она была не прочь со мной породниться. Ее Курт откровенно мне симпатизировал.

Швидко рассказывала просто, без рисовки. Но Дина не сочла возможным слушать о ее жизни у какой-то там Зандэ. Она ушла.

Двор оглашался истошным визгом. Вся малышня высыпала из квартир, затеяла драку. В другое время Дина непременно разняла бы дерущихся, выяснила, кто виноват, кто прав, но сейчас ей было не до них. Она стояла у старого каштана, думала о Швидко и не заметила, как к ней подошла Юлия Андреевна.

— А мне сказали, вы в театре, — удивилась Дина.

— Не пошла я в театр, — сумрачно ответила Иванова. На Динин вопрос «почему» она промолчала. И тогда прорвались все сомнения, мучившие Дину.

— Зачем она каждый день у вас? Зачем? Что у вас с нею общего? Она до сих пор Ленинград называет Петербургом и хранит адрес каких-то Зандэ из Франкфурта.

— Ты о ком? — удивилась Юлия Андреевна.

— О ней же, о Швидко. — Дина обиженно отвернулась от Юлии Андреевны. Будто она не понимает, о ком она! Она хорошо все понимает.

— Павка! — ворвался в Динины мысли, в крик дерущихся простуженный голос. — Иди чей пить.

Так всегда звала одиннадцатилетнего Павлушку Акимова мать. Не «чай пить», а «чей пить». Мальчишку задразнили этим «чей пить».

Юлия Андреевна подозрительно долго молчала. Дина, не утерпев, посмотрела ей в лицо. Освещенное двойным светом — фонаря и луны — лицо казалось бледным.

— Пусть она к нам ходит, Дина. Пусть ходит, — сказала Юлия Андреевна, поглаживая ствол старого каштана.

Дина силилась понять: для чего? Для чего Швидко должна ходить к Ивановым?

А по двору несся, крепчал на морозе нетерпеливый окрик:

— Павка! Кому говорю? Иди чей пить.

Катя Швидко постучала к Чуксиной. Увидев подружку, не желавшую до сего дня откликнуться на ее гостеприимные приглашения, Лиза радостно всплеснула руками:

— Катю-у-шенька! Красавица ты наша. А я только говорю Гаврику: «Ой, не идет к нам Катенька. Не обижена ли?». Садись. Нет, нет, не сюда. В кресло. Оно плюшевое, удобное. Вот тебе скамейка под ноги. Перекусим? Сейчас соберу на стол. Ах, молодчик: порадовала!

Холеные руки Чуксиной порхали перед Катиными глазами, как птицы, рукава атласного халата то отлетали к плечам, то падали к запястьям, с лица не исчезало выражение умиленности. За женою в искусстве угодить тянулся и Гавриил Матвеевич. Но обоим было не по себе под пристальным проверяющим взглядом Екатерины.

Швидко не отказалась от чая, пила его медленными глотками, рассеянно слушая болтовню Чуксиной. Увидев, как жадно поедает Лиза лимон вместе с корочкой, она, усмехнувшись, заметила:

— Есть лимон с коркой неприлично. За границей это считается плохим тоном.

— Да что ты! — округлила и без того круглые глаза Елизавета. — Понял, Гаврюня? Век живи, век учись.

— А дураком помрешь, — с вымученной улыбкой заключил Гавриил Матвеевич, кашлянув в кулак.

От второго куска лимона Чуксинша уже старательно отрезала корку.