Мария Костоглодова - Это было только вчера...

Так, может, Маруся как раз и вытащила на свет одно маленькое Славкино достоинство и за то его любит? Лялька недавно тоже сказанула: «По-настоящему счастлив лишь тот, кто узнал большую любовь!». Послушаешь Ляльку — руками разведешь. Ну, познала Золотова большую любовь. А счастлива она? Того гляди, угодит со своим Славочкой за решетку. Почему Золотов не смотрит на Марусю? Почему упрямо твердит: «Не брат он мне, не брат»? В самом деле, с чего бы ему и Монголу быть братьями? «На дело хожу один. Один… Один… Зачем ворую? Из любви к искусству». Напряглась от этих слов Маруся, Дине показалось, сейчас она закричит.

Что тянет человека к преступлению? Почему Монгол-Родион грабит, крадет, убивает? Ему нравится грабить, красть, убивать? Такое может нравиться? Сидит, спружинился. А его адвокатик соловьем заливается: защищает! Защищать бандита, убийцу? Дикость!

Во время перерыва Дина долго дожидалась, пока освободится Иванова.

— Юлия Андреевна, — выпалила она. — Ну можно ли защищать убийцу?

Иванова сделала жест рукой, как бы говоря: «Что поделаешь!», пошла рядом с Диной.

— В нашем государстве любой человек имеет право на защиту. Существуют прения сторон. Суд обязан выяснить истину. — Она умолкла, глядя поверх Дининой головы, а глаза ее продолжали говорить, но совсем не о законе юстиции, а о чем-то более сложном…

Дина проследила за ее взглядом, увидела входящего в зал Модеста Аверьяновича.

Второй раз представал Монгол перед судом. После первого прошло около двадцати лет. Тогда его выручил Кошелев, Янька Кошелек, гроза Москвы. Банда Кошелька убила двух сотрудников ЧК, завладела их документами и стала действовать открыто. Под видом обысков она грабила квартиры, даже заводы. В камере, где сидел Монгол, Кошелек появился во всем блеске: новенькая портупея, фуражка с зеркальным околышем, брючки-галифе. За ним маячила испуганная физиономия начальника тюрьмы.

— Выходи, товарищ! — с нотками сочувствия в голосе приказал Монголу Кошелек. — Извини, перенес неприятности. Пострадал, так сказать, за революцию. Ничего! С гражданами из суда, учинившими над тобой незаслуженную экзекуцию, мы поговорим особо. Будь ласков, не помни обиды.

Потом, у пивного завода Калинкина, они неистово ржали, вспоминая просьбу Кошелька: «Будь ласков, не помни обиды». Янька Кошелек слыл артистом. Он имел столько золота, что мог бы открыть торговлю со многими странами мира. Но больше, чем алчности, было в нем самодурства. «Хочешь, завтра у меня будет браунинг председателя Сокольнического Совета?» — обратился он однажды «на миру» к Монголу. На что ему браунинг председателя Сокольнического Совета, Монгол не представлял. В оружии у Кошелька недостатка не замечалось. Но если Янька спрашивал «хочешь?», следовало немедленно отвечать «хочу». Вечером следующего дня Кошелек подбрасывал на ладони новенький браунинг, а его дружки, смакуя, рассказывали, как был перепуган нападением председатель.

Доброе времечко! Красиво тогда жилось. Многое перенял от Кошелька Монгол, но оказался умнее, прозорливей учителя. Почуяв, что Дзержинский всерьез взялся наводить порядки: комиссии всякие, перекомиссии, коллегии МУРа, усиленная охрана театров, вокзалов, рынков, — Монгол смылся из Москвы в родной город. Здесь все свое, в доску. Живи — не хочу. Трижды, правда, приходилось уматывать и отсюда (угро охотилось за ним вовсю!), и все три раза спасало умение трезво оценить обстановку, подавить испуг, стать сильнее обстоятельств. Впрочем, частенько на помощь приходила и биография. Мог ли кто в сыне изобретателя Золотова заподозрить уркагана? Однажды милиция появилась у них в доме. «Где старший сын?». Отец не знал, где его обожаемый Родька (он не видел сына более двух недель), но, не моргнув, заявил: «Я послал его в Харьков за никелевой проволокой». Когда Монгол появился из своего очередного «турне», обволакивая преданным взглядом и виноватой улыбкой добрейшего пахана, тот только и смог, рассказав о посещении милиции, слезно попросить: «Не делай ничего предосудительного, сын. Пожалей меня».

Возвращение в родной город обычно приносило радость могущества. Будь благословен на веки вечные город Монголова царства! Один взгляд, и кроликом замирает, лишается дара речи выбранная тобою жертва. Сила и хладнокровие делают тебя сверхчеловеком. Живи — не хочу!

Что его понесло в дом брата? Тревога, не выдали ли его? Тщательно упрятанная, но растущая с годами тяга к чистой постели, теплому жилью, спокойному сну? Он начал обрастать ленью, все чаще уклонялся от «дела», посылал на него других. С Беркутом пошел в ювелирный, чтобы встряхнуть брата, что-то долго тот жил спокойненько. «Оторвется!» — забеспокоился Монгол. Того, кто отрывался, он уничтожал. Брата уничтожать не хотелось.