Мария Костоглодова - Это было только вчера...

— В прошлом году, Дина, я познакомился в Крыму с девушкой — Светланой. От нее узнал, что каучук означает «слезы дерева» и что женщина должна быть, как чай: крепко заваренной, горячей и не слишком сладкой. Светлана мне нравилась, но мы расстались, и я забыл о ней. Почему? Тебя увидел. Не смейся. Увидел вдруг тебя. Ты не похожа ни на кого в классе. Прикажи: «Алька, искупайся в ледяной воде» — вырублю прорубь в речке и искупаюсь. «Прыгни с крыши самого высокого дома» — прыгну. Не вышла б ты ко мне сегодня, завтра б я не лег на операцию. — Он помолчал в ожидании. — Скажи что-нибудь, Дина.

Дина поддела тупым носком ботинка свалявшийся черный ком снега, отбросила его на дорогу. Непривычными и странными казались услышанные от Алика слова. Что это — объяснение? Ей, десятикласснице, говорят: «Прикажи искупаться в ледяной воде — искупаюсь»? Кому-то, пусть всего-навсего Рудному, она кажется особенной, не такой, как все?!

Только сейчас Дина заметила, что Алик идет без шапки, что ворот пальто распахнут и шея открыта. Она остановилась, сосредоточенно, не торопясь, застегнула его пальто, подтянув к шее шарфик, провела рукой по его влажным, чересчур мягким волосам, изменившимся голосом сказала:

— Даже не знаю, что тебе сказать.

Бывают минуты, когда не нужно слов. Никаких. Ни высоких. Ни значительных. Алик этого не знал, но его обрадовала скупая забота Дины, и он поспешил выдать ей все накопленное вечерами ожидания, когда Дина убегала от него черным ходом.

— Удивительная особь — человек. Он не может без труда произнести простое и великое: «Я люблю». Наверное, поэтому у многих народов до сих пор существуют традиционные способы признаний. Влюбленный австралиец надевает на голову «чилара» — повязку, натертую корой эвкалипта. В этой повязке он старается как можно чаще попадаться на глаза своей избраннице. Конголезец подает любимой жареную птицу и говорит: «Убита моею рукой». Что должен сделать я, Дина?

Новизна и необычность минуты исчезли. Перед Диной стоял прежний, давно знакомый ей Алька Рудный, с толстой шеей и мягкими, длинными, как у священника, волосами.

«Интересно, — подумала Дина, — это он специально для меня вызубрил или многим уже демонстрировал свою «ученость»? Толкнуть ему цитатку из «Рудина», что ли? «Дарья Михайловна изъяснялась по-русски. Она с намерением употребляла простые народные обороты, но не всегда удачно».

— Ты молчишь, Дина?

— Разве? — Дина коротко рассмеялась. — Нечего мне сказать, Рудный. Право, нечего. И что ты во мне увидел особенного? Белобрысая. Никакой э-ру-ди-ции. Я правильно произнесла? Прическа у меня, по словам бабушки, «черт летел — копейку искал». И вся я такая. Дружить со мной — одно беспокойство. Счастливо тебе завтра прооперироваться!

Она едва не произнесла излюбленное бурцевское: «Счастливо, дон Алик!». Но она не произнесла, и после, вспоминая, радовалась, что издевательское «дон Алик» не сорвалось с ее языка.

До самых ворот Дина бежала. Запоздалый морозец пытался прихватить чавкающую грязь, тонкие ледяные пластинки обламывались под ногами. Захлопнув железную калитку, Дина с облегчением вздохнула, словно прочно отгородила себя и от чавкающей грязи, и от Рудного с не по-мужски мягкими длинными волосами, и от своей минутной нежности, которая теперь и обижала, и смешила.

Прыгая через ступеньку, Дина спустилась к Юлии Андреевне Ивановой. Сегодня она не была столь уверена, что Иванова обязательно согласится помочь Марусе, однако пошла к ней.

— Что налегке? — спросила Юлия Андреевна, выходя на ее стук.

— Теплынь.

Иванова повела Дину в огромную комнату, похожую на танцзал, в который наспех внесли шкаф, кровати, письменный стол да поставили, где попало, и стоят они до сих пор не на месте, в ожидании хозяйской руки. Только крошечный круглый столик у окна был аккуратно прибран, альбомы сложены стопочкой, накрыты пестротканой салфеткой.

— Посиди. Я обед разогрею, папа вот-вот придет, — сказала Юлия Андреевна.

В облике Юлии Андреевны ничего не было женственного. Короткая мужская стрижка, узловатые жилистые руки, грубый голос. Она ходила в темных юбках, кофтах английского покроя, глухо застегнутых у ворота, туфлях на низких каблуках. Ее удлиненные серые глаза можно бы назвать красивыми, но их портили вечно разлохмаченные чернющие брови, похожие на щетки. Дворовые мальчишки называли Юлию Андреевну старой девой, ее отца — буржуем, не успевшим сбежать в октябре семнадцатого. Дина вечно с ними спорила.