Вскоре после женитьбы Сергею удалось добыть две туристические путевки в Германскую Демократическую Республику. В Дрездене Кира первым делом потащила его в картинную галерею, в так называемый Цвингер. Кира замирала у каждого полотна, глаза ее сняли незнакомым блеском.
- Это же "Саския с красным цветком"!
Сергею Саския не понравилась.
- По-моему, она беззубая.
Сказал так и раскаялся. Во дворе знаменитого Цвингера Кира пристыдила его:
- Алтунин, это же последний портрет Саскии, написанный при ее жизни. В нем гимн любви Рембрандта к Саскии, гимн ее материнству. Через год она умрет во время родов.
Он прикусил язык. Невольно подумал: "Может быть, Кира не хочет иметь ребенка потому, что боится? Если могла умереть жена великого Рембрандта, то жена простого кузнеца может и подавно".
К своему стыду, он должен был сознаться, что без особого волнения стоял и у знаменитейшей "Сикстинской мадонны" Рафаэля. Лицо младенца показалось ему дегенеративным, но он промолчал, боясь снова вызвать гнев Киры.
Сейчас, наверное, он на все взглянул бы другими глазами. Там были Тициан, Джорджоне, Веронезе и еще целый сонм великих художников. Алтунину думалось, что не хватит и пяти жизней, чтоб запомнить их всех, а Кира знала манеру каждого и даже издали угадывала, какому мастеру принадлежит то или иное полотно. Манера - и есть тот ключ, о котором толковала ему Кира. У кузнеца Алтунина тоже своя манера ковать. По виду его изделий Самарин безошибочно определял: алтунинская работа! У каждого настоящего мастера должна быть своя манера: будь ты художник, кузнец, директор. В манере и проявляется глубоко скрытая сущность каждого.
В Веймаре они опустились в роскошный сводчатый склеп Гете и Шиллера. Стояли в благоговейном молчании перед красными массивными саркофагами с черными металлическими кольцами. Для Сергея то было как бы формальное, не прочувствованное благоговение: он не прочел ни одной книги этих классиков немецкой литературы и не знал, в чем их величие. Но он искренне развеселился, когда узнал, что красивый мавзолей с колоннами был построен в свое время для герцогов Тюрингии. Шиллеру после смерти места там не нашлось. Саркофаг Гете стоял у подножия лестницы. И только после того, как образовалась ГДР, восторжествовала справедливость: саркофаги ничтожных герцогов были отодвинуты в темный угол, а мавзолей стал памятником великим писателям. Вот так: хоть через сто лет, а каждый оценен по достоинству. Умей ждать!
"Надо почитать Гете и Шиллера", — решил он тогда. Но времени не было. Правда, пытался читать "Фауста", да ничего не понял. Показалось скучно. И отложил.
Но сейчас, когда он снова раскрыл "Фауста", волна необычной фантазии поэта захлестнула его. Он понял Фауста. Может быть, через того же Самарина понял, как человеку не хочется стареть и как с годами усиливается желание быть всегда молодым. Очевидно, когда Сергей сам станет стариком, он поймет Фауста еще глубже. Оказывается, литературу, искусство мы понимаем через свои переживания, главным образом через них, а не умозрительно. Мы ищем в искусстве созвучия, подтверждения нашему жизненному опыту. И чем богаче собственный опыт, тем шире, глубже наше понимание одного и того же произведения искусства, Потому-то оно и неисчерпаемо для всех поколений и всех народов.
И уже на собственном опыте, а не на опыте других Сергей понял жгучую любознательность Фауста, готового ради того, чтобы проникнуть в тайны мироздания, принять вечные адские муки. Познавать, познавать, искать прекрасное! Трагедия познания, вечная неудовлетворенность, вечный поиск и трагедия любви...
Здесь, на земле, живут мои стремленья,
Под солнцем, здесь, мои мученья...
Хорошо было тогда в Веймаре на дорожках огромного парка, пронизанного солнцем! Сергей захватил с собой кинокамеру, снимал Киру на фоне гигантских буков и лип, в загородном домике Гете возле его кожаного чемодана и черного кованого сундука, у памятника "Доброму счастью" - каменного шара на постаменте (вот, оказывается, какое оно, доброе счастье!).
Чемодан Гете... Кира с грустью посмотрела на него и сказала:
- После смерти от великого человека остается его кокон - жилище, вещички.
Сергей не стал возражать, но подумал: и от Гете и от Шиллера остался их труд. Именно по их труду, а не по жилищу и вещичкам мы судим о них.
Отснятые тогда ленты сохранились, Кира не взяла их, но Сергею было бы мучительно увидеть все снова на экране. Он не запускал проекционный аппарат.
Читать дальше