Михаил Колесников - Алтунин принимает решение

Алтунин чувствовал себя победителем и едва дождался закрытия конференции. Хотелось немедленно броситься в цех и вновь, в который уж раз, прикинуть, как все будет выглядеть после объединения. Понимать-то он понимал: дело это не такое простое и быстрое, на него уйдет немало времени, будут еще большие трудности. И все-таки радость победы подхлестывала его.

Когда расходились из зала конференции, Сергей задержал Скатерщикова.

- Как, жив?

- Благодаря твоей милости дышу на ладан... Не знаешь, случаем, что это такое: дышать на ладан?

- Не знаю.

- Все-таки ты, Алтунин, фантомас какой-то: всех под микитки - и меня и Самарина. Позвони, когда проснется человеческая совесть. Впрочем, надеяться на это не приходится. Я успею отбыть "по собственному желанию" в неизвестном направлении. Объединяйтесь без меня.

- Зря торопишься.

- Ты что-нибудь предлагаешь?

- Пока останешься в своем цехе, который теперь будет называться участком. А как только завершим объединение, станешь либо вторым замом у Юрия Михайловича, либо меня сменишь.

- Не верю я тебе.

— Поверь еще один раз.

— С меня довольно. Мне тут делать больше нечего. Неужели ты воображаешь, что я смирюсь с должностью начальника участка? Объясни мне: за что ты меня все время наказываешь?.. Ну да ладно, не трудись. Заявление об уходе "по собственному желанию" я уже заготовил.

Скатерщиков выглядел довольно жалко. Щегольской его кремовый костюм почему-то обвис, синие глаза словно бы выцвели. Сергею стало жаль Петеньку.

- Зря убиваешься. Давай договоримся так: после объединения я сразу же уйду на участок, а кадровиков и Лядова уговорю поставить на мое место тебя. И Самарина сагитирую. Он будет только рад.

Эти искренние, от души идущие слова не произвели впечатления на Петра.

- Ты всегда мягко стелешь, только спать почему-то бывает жестко, — отмахнулся он. — Не нужно мне твое самопожертвование. Нам лучше разойтись так, чтоб и не встречаться больше. Уеду куда-нибудь. Черт с тобой, с твоими идеями. Надоел ты мне хуже горькой редьки. За какие такие грехи я каждый раз должен страдать? Кто ты такой, чтоб все время выбивать у меня из рук будущее? Ты исковеркал всю мою жизнь. Обвиняешь меня в карьеризме, а сам ты и есть злейший карьерист - непременно желаешь выскочить в знаменитости.

Что мог ответить ему Сергей? Продолжать с Петенькой разговор не имело смысла. Сейчас им было очень трудно понять друг друга. Алтунин всегда считал Скатерщикова умным и сильным парнем, способным своротить гору. Когда он дрался за свое изобретение, его можно было и понять и даже оправдать. Но за что он борется сейчас? За то, чтобы ходить в начальниках цеха, хотя бы и очень убогого? Смешно.

Нет радости на сердце Алтунина. Когда усталый он возвращается домой, Кира встречает его молча. Он идет на кухню ужинать. А Кира на целый долгий вечер отгораживается от него учебниками. Сердится за отца.

Самарин словно бы устранился от цеховых дел. Сергею пришлось перебраться из его кабинета в комнату начальника участка. Приказа о слиянии цехов пока нет. Освоением новой технологии Самарин заниматься не хочет. Опытные бригады, правда, не распустил, но в дело это не вникает, отмахивается от него. Все конфликты с инструментальщиками теперь приходится улаживать Алтунину, так как Юрий Михайлович не желает разговаривать с Силантьевым. Даже новый большой заказ цеху он целиком переложил на Алтунина: делай как хочешь.

Но подготовительную смену отменил решительно, и все были в растерянности.

Зачем он так?.. Неужто только из-за самолюбия?.. При чем здесь сотни рабочих кузнечного цеха, которые давно знают Самарина и привыкли уважать его? Что он хочет сказать таким своим поведением всем этим людям, верившим в него? Я прав, все остальные ошибаются? В чем ошибаются? Или он в самом деле так уж прочно верит в свою непогрешимость?..

Горечь, горечь... Во всем горечь, недоговоренность. Почему Алтунину всякий раз нужно продираться сквозь джунгли человеческих самолюбий? Люди очень уж субъективны во всем, и как-то не верится, что когда-нибудь в отдаленном будущем искусство управления ими превратится в науку управления. Каждый вольно или невольно привносит свой субъективизм даже в производственные отношения. А самое тяжелое впечатление производят люди, привыкшие распоряжаться, командовать и вдруг отошедшие от горячей суматохи жизни, оставшиеся наедине со своим блистательным прошлым. Не у каждого хватает силы воли включить себя в новый ритм, почувствовать себя полезным и стать им в иной сфере деятельности. Кажется, Хемингуэй сказал, что с годами приходит смирение. А если оно так и не пришло?.. Речь, наверное, должна идти не о смиреннии, а о переоценке собственных возможностей.