Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Мы оставили деятелей «Тонапа», погруженных в размышления по поводу приезда Корольковой.

Но не таков Юрий Андреевич Христофоров, чтобы пасовать перед трудностями… Он оглядел своих не столько верных, сколько приученных повиноваться помощников и скомандовал:

— Наливай, Поляков! Как это поется: «Что вы, черти, приуныли…» Прямой опасности я еще не вижу, а бдительность мы усилили. Борзов, сними Ложкина с караула. Вольно!

И началось прожигание жизни по-краюхински. Поляков торопливо разлил водку. Стряпков громогласно изрек любимый клич:

— Шампанского и фруктов! И дам переменить!

Единственной дамой в отдельном кабинете была молодая мускулистая женщина-кочегар в кожаном переднике, изображенная, местным художником Леоном Стеблиным на фоне огнедышащей топки.

Выпив по одной рюмке, руководители «Тонапа» покинули зал заседаний — Христофоров и Стряпков, как настоящие администраторы, предпочитали не быть с массой на короткой ноге.

В коридоре Христофоров пропустил Кузьму Егоровича вперед, а сам шмыгнул в умывальник и принялся тщательно мыть руки. Мыл он столько времени, сколько, по его расчетам, потребовалось Стряпкову, чтобы выйти из ресторана и немного прогуляться по набережной. Вместе со Стряпковым выходить из питейного заведения не полагалось: воспоминания молодости не позволяли Юрию Андреевичу быть беспечным.

Оказавшись на улице, Христофоров посмотрел направо, чтобы убедиться, следует ли Кузьма Егорович в указанном ему направлении. Мысленно похвалив своего основного помощника за дисциплинированность, Христофоров повернул налево, к дому, не подозревая, какая его там ждет неприятность.

Будь Юрий Андреевич малопроницательным человеком, он бы не сразу заметил, что дома стряслась беда. Внешне все было как всегда: накрытый к обеду стол, на котором розовой башенкой выделялся любимый графин с водкой. Аромат свежих огурцов и укропа возбуждал аппетит, а при взгляде на селедку, обложенную мелко нарезанным зеленым луком, непроизвольно начинались глотательные движения.

Юрий Андреевич, как всегда, переоделся в пижаму, вдвинул ноги в спортивные тапочки и направился к раковине совершать омовение. И тут сработала его проницательность. От тишины, царившей в доме, от таинственного шороха в комнате дочери Христофорову стало не по себе.

— Что у вас стряслось? — спросил он жену, пощупав на всякий случай в кармане ключ от чердака.

— Ничего не произошло, — равнодушным тоном ответила Марья Павловна. — Что у нас может произойти?

— А кто вас знает, — буркнул глава семьи, старательно намыливая руки «красным маком». — Почему Зоя меня не дождалась? Одна пообедала?

— А она не обедала, — уже с едва уловимой трагической ноткой в голосе объяснила жена.

Христофоров кое-как ополоснул лицо и, принимая поданное супругой полотенце, еще раз доказал всю свою проницательность:

— Ну говори, что с ней?

Марья Павловна вытерла слезы и тихо сказала:

— Влюбилась!

Христофоров засмеялся:

— Только-то! Ну, это невелика беда. Не последний раз.

Жена сделала предостерегающий жест и добавила:

— Замуж собралась.

— За кого?

— За своего Васю. За кого же!

— За Каблукова? А ну, позови ее.

Зоя, войдя, встала у стены, заложив руки за спину.

— Я слушаю, папа.

— Мать правду говорит?

— Правду.

— За Каблукова?

— Да.

— Ты хорошо подумала?

— Да.

— Ты его любишь?

— И где жить будете и на какие средства?

— Мы рассчитываем…

— Меня не интересует, на что вы рассчитываете. Только рассчитывайте, пожалуйста, на себя.

Юрий Андреевич сел к столу, налил рюмку, выпил, крякнул, закусил селедочкой.

— Мать, давай, что там у тебя сегодня…

Зойка с удивлением и даже с растерянностью смотрела на него.

— Папа! Значит, ты не возражаешь?

— Я? Возражаю? Какое, позвольте вас спросить, уважаемая Зоя Юрьевна, право я имею возражать? Вы, не спросясь родителей, познакомились, без спросу объяснились, обо всем договорились… При чем же тут мы, старые дураки? Возражать? Да чтобы вся Краюха начала болтать: «Христофоров поперек дочерниного счастья встал. Христофоров — домострой! Христофоров — феодал!» Зачем мне это нужно?!

Марья Павловна слушала мужа со страхом. Она чувствовала — спокойный тон не к добру, скоро Юрий Андреевич взорвется, начнет кричать непонятные злые слова, бить посуду, судорожно схватит пузырек с каплями Зеленина и, весь мокрый, повалится, задыхаясь, на кушетку. Так бывало уже дважды — в декабре 1947 года, в день денежной реформы, и в первый год их совместной жизни, когда муж увидел, как молодой инженер леспромхоза Крючкин, проводив Марью Павловну до дома, поцеловал ее на прощанье…