Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Взяла моя благоверная по совету заведующего облоно репетитора. Все шло нормально. Ходит какая-то девчонка, ну и пусть ходит, балбеса моего натаскивает. Я ее долго не видел. Как-то заболел я гриппом и из дому не выходил. Слышу, звонят, и никто не открывает. Пошел, открыл. Очень она смутилась. «Извините, я Поля, учительница». — и прошмыгнула в столовую. Я от скуки зашел посмотреть, как она Костьку в чувство приводит, и просидел весь час не шелохнувшись, только на нее и смотрел.

…Как она меня любила! Виделись мы редко, один раз в неделю. Сколько надо было придумать, сколько людей перехитрить, чтобы вдвоем часок побыть. Летом проще — у нее каникулы, она в Москву уезжала, а у меня каждую неделю все «вызовы»…

Маленькая, курносенькая, а какая родная она мне стала, моя ласковая, моя милая.

Я, бывало, фантазирую:

— Брошу я свою постылую благоверную. И заживем мы с тобой…

— Молчи, родной. Не надо меня ничем утешать. Я тебя и так люблю. А жену бросить не позволят. Молчи.

Успокоюсь, бывало, а сам думаю: «Ах ты моя крохотная, умненькая! Правду говоришь. Только заикнись я о разводе и — переходи, Иван Петрович, в первобытное состояние, на низовую работу и носи десяток лет выговор за бытовое разложение…»

Повидаюсь, бывало, с ней, как будто в чистой реченьке искупаюсь — жить хочется, энергии как в стосильном двигателе, горы могу свернуть. Я ей так благодарен был за ее любовь чистую, нежную. На руках носил. «Скажи, милая, что тебе надо? Из-под земли раздобуду, все, что хочешь!» А она: «Ничего мне, родной, не надо…»

Как — то я к ней прикатил невзначай и застал в стареньком ситцевом халатике, и чулки штопанные. У моей дуры этих халатов с десяток и чулок пачки валялись… Я на Полю накинулся: «Как же тебе не стыдно от меня скрывать свои нехватки!» Она засмеялась: «За кого ты меня принимать будешь? Я тебя не за должность твою, не за высокую зарплату люблю…»

Как ни осторожны мы были, все выяснилось. Вернулся я из очередного «вызова» домой, а благоверная моя чертом смотрит:

— На, почитай, какое я письмо сочинила. Могу Маленкову послать, могу Шкирятову. Выбирай. Выбирай любое — или Пелагею свою, или…

Полю к осени перебросили, конечно не без старания моей благоверной, куда-то за Урал. Недаром моя с заведующим облоно дружбу завела, все шепталась…

С тех пор я свою Марью Захаровну ненавижу. А живу. Живу! Если бы тогда не струсил, не отказался от моей хорошей, каким бы я счастливым был! Как она меня любила, Поленька моя. Никогда у меня такого счастья больше не будет.

И вообще ничего радостного у меня больше не будет. Ничего нет и ничего не будет.

Что же это таксе? Куда все от меня ушло? Как это случилось, что я все растерял? Река Сура под Алатырем синяя-синяя…Филипп Иванович, дядя Филин, все посмеивается. «Не бойся, Шебалин, не бойся…» Доктор Кац без зуба очень смешной был… Кто это там поет: «Никогда, никогда…» Поля! Милая. Что это со мной сегодня?! Костька сказал: «Надеюсь, не забыл?» Как все нехорошо. И пить хочется. Все в горле пересохло…

Отец лежал на полу, лицом вниз. Врачи сказали, что он умер от инфаркта два часа назад. Значит, он умер почти сразу после того, как я нагрубил ему. А я эти два часа не знал, что его уже нет в живых, думал о нем плохо, бранил его.

Я никогда не видел маму в таком состоянии — она лежала на полу рядом с папой, билась головой об пол и кричала. Как она кричала!

— Это я, Ваня, виновата! Прости меня, Ваня!

А я думал, что папа и мама не любили друг друга, больше того, ненавидели и жили вместе по непонятным для меня причинам.

Как она кричала!

— Прости меня, Ваня! Милый, прости…

Приехал дядя Алеша. Потом его жена Лидия Михайловна. Потом приходили пожилые люди, говорили о папе, вспоминали, как они с ним вместе работали. На другой день появился какой-то старик. Его все называли Филипп Иванович. Он долго смотрел на папино лицо и сказал дяде Алеше:

— Я помню, как он девчонку из-подо льда вытащил. Хорошо жить начинал, очень хорошо… Я позавчера его видел. Кто бы мог подумать…

Мама больше не кричала. Пожилая женщина, очень накрашенная, ее называли по фамилии — Максименко, тихо сказала соседке, кивнув на маму:

— Хотя бы для приличия слезы выжала.

— А что ей! Рада небось.

У меня было огромное желание выставить их, но я сдержался.

После похорон у нас долго был дядя Алеша, Мама побыла с нами немного, потом заплакала и ушла в свою комнату. Я несколько раз заходил к ней, посмотреть, как она себя чувствует. Она лежала на диване с закрытыми глазами, но не спала. Я осторожно целовал ее в щеку и уходил. Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но после моего ухода мама начинала плакать. Дядя Алеша больше молчал. Он посоветовал мне открыть папин письменный стол и просмотреть все, что там есть.