Геннадий Черкашин - Батумская кофейня

— Нет, я тебе докажу, — твердил свое Диомиди. Слова он всегда сопровождал выразительным жестом.

Вообще в нашей кофейне жесты подчас были красноречивее слов. Особенно темпераментно жестикулировали аджарцы. Они и говорили громче всех. По моему твердому убеждению, аджарцы, которые посещали нашу кофейню, вообще не могли говорить тихо. Это были невысокие, физически сильные, полные люди с красными лицами и бычьими затылками. Они усаживались большими компаниями, почти все в огромных блинчатых кепках, и о чем-то отчаянно спорили. Первое время мне казалось, что они ругаются, что вот-вот в такой компании вспыхнет драка, но, как потом выяснилось, обычно это были разговоры на самые мирные темы, связанные с работой или политикой.

Греки тоже отчаянно жестикулировали, но жесты их были плавнее, сдержаннее, разговаривали они тише и очень красиво.

Русские, даже местные уроженцы, жестикулировали редко, и среди них было больше стариков, чем молодых. Говорили они с грузинским акцентом, что было естественно. Встречались здесь еще армяне и люди, национальность которых я затруднялся определить, но все, кто приходил в кофейню, прекрасно ладили друг с другом, и я никогда прежде не встречал такой доброжелательности, какая царила в этой батумской кофейне.

Я набрел на эту кофейню случайно. В первую же свою батумскую ночь. Прилетел я в полдень, потоптался безуспешно перед администраторами двух батумских гостиниц, но потом мне повезло: какая-то женщина отвела меня в дом к дяде Мише и там согласились приютить меня на несколько дней за самую обычную курортную плату. “Три-четыре дня для знакомства с Батумом вполне достаточно”, — думал я, вышагивая по вечерним улицам. Всем, наверное, знакомо обостренное восприятие первой ночи в незнакомом городе. Ты бесцельно бредешь куда-то, заглядываешь в освещенные витрины магазинов, тебя манят открытые двери ресторанов, откуда доносится музыка, тебя пьянит воздух, насыщенный непривычными запахами, пальмы на улицах, непонятный язык, ходовые огни на портовых судах, которые, несмотря на позднее время, все еще шныряют по гавани, мигание маяка, трепещущий факел в нефтяной гавани, скользящие по морю яркие лучи прожекторов, выхватывающие из темноты то сухогруз на рейде, то направляющийся в порт сейнер, редкие точки света в горах, очертания которых смутно угадываются на востоке, — все это замечается, волнует и запоминается навсегда. Я шел вдоль набережной, прислушиваясь к чуть слышному шороху гальки, к поскрипыванию канатов, вдыхал маслянисто-соленый запах порта, к которому все явственнее примешивался запах кофе, и этот запах усиливался с каждым моим шагом, как вдруг за причалом я увидел уголок, заставленный столиками, где сидели одни мужчины, я увидел, как мелькают руки, услышал выкрики, смех, и меня тут же потянуло к этим людям, я отыскал свободное место, взял чашку кофе, сел, и у моих ног заплескалось море.

Я потягивал кофе, вкуснее которого я никогда не пил, и старался незаметно разглядывать людей, посетителей кофейни. Они, продолжая болтать, делали то же самое. Наконец один из них, как я уже заметил, очень авторитетный здесь человек, черноволосый, смуглый, с правильными, быть может, хищными чертами лица, плотный, но стройный, одетый с той щеголеватостью, по которой можно безошибочно узнать моряка загранки, обратился ко мне:

— Откуда прибыли к нам, приятель? — и тут же с любопытством уставился на меня.

Их было человек шесть: узколицых и широколицых, усатых и безусых, курящих и некурящих, с наколками на руках и без них, и они смотрели на меня с добрым любопытством. Почему-то мне не захотелось притворяться, выдавать себя за курортника, и я признался в том, что приехал сюда по заданию журнала, что буду здесь дня три-четыре, а потом махну в Одессу, а оттуда в Очаков и снова в Одессу, где мне нужно собрать кое-какой материал для книги, что давно собирался побывать в Батуми и что наконец это мое желание осуществилось. Я назвал себя, а они все назвали себя, и мы пожали друг другу руки.

— Прости меня, но то, что ты писатель, это сразу видно, — проговорил тот, кто первый обратился ко мне и кого звали Костей. — На моряка ты не похож и на курортника тоже.

— Почему ты так мало будешь гостить в Батуми, мцерали? — спросил меня грузин, у которого было красное усатое лицо и которого звали Васо.

— Работать надо, — сказал я. — А что значит мцерали?

— Мцерали — это по-грузински писатель, — сказал Васо. — Ты не возражаешь, если я буду тебя так называть?