Владимир Осинин - Полк прорыва

Шорников ожидал, что скажет Елена.

— Хорошо, — произнесла она не своим голосом.

Когда Шорникова переводили в Москву, его предупредили, что квартиру получит не сразу, придется ждать. Но ведь и другие ждут!

Комната в гостинице чем-то напоминала зал ожидания на вокзале: одни уезжали, другие прибывали, все время разные люди. С некоторыми он даже не успевал познакомиться: приходил — они уже спали, уходил — продолжали спать. А вот эта компания попала «ночников» — любителей пульки.

В табачном дыму тускло светила лампочка, лица у игроков были желтые, у генерала-грузина почти черное.

— Не обижайся, дорогой майор, мы скоро закончим! — сказал генерал.

— Играйте!

Только Шорников засыпал, генерал неожиданно сотрясал воздух своим кавказским басом. И потом начинал ругать себя:

— Не сдержался! Забыл совсем, что рядом человек отдыхает.

Уехал генерал не попрощавшись. Вечером Шорников нашел на своей койке записку:

«Дорогой майор! Желаю тебе скорее получить квартиру. Милости прошу к себе в гости — в Каракумы. Джапаридзе».

В гостинице стало тихо. И даже грустно. Приезжали люди и так же незаметно уезжали.

Подполковник Чеботарев позвонил с вокзала:

— Земляк! Я все же уезжаю.

— За папахой?

— Не только. Я мог бы и без нее прожить.

— Сейчас приеду.

Когда Шорников прибыл на вокзал, скорый поезд дальнего следования уже был подан, пассажиры и провожающие заполнили перрон. Чеботарев погрузил свои вещи и стоял с Людмилой у вагона. Заметив Шорникова, они улыбнулись, замахали руками и будто только тем и были опечалены, что он опаздывал.

— В нашем распоряжении пять минут, — сказал Чеботарев. — Давайте зайдем в купе и по традиции… Чтобы не засох на новом месте. На полк еду.

Лицо Чеботарева посветлело, словно он сейчас только понял, что разлука приносит ему больше радости, чем огорчений.

— Да, немножко страшновато. Но ничего. Слепой сказал: посмотрим!

Чеботарев попросил у проводницы стаканы, налил во все поровну почти черного кагору.

— А теперь задумайте что-нибудь. Что ты задумала, Люда?

— Чтобы не было войны.

Чеботарев пожал плечами: видимо, он ожидал каких-то других слов, касающихся их отношений.

— А ты, земляк?

— Чтобы ты стал генералом.

— Ох, мать честная, куда хватил! Ну, спасибо. И я тебе желаю всех благ.

В тамбуре раздался голос проводницы:

— Провожающие, прощайтесь! Прошу освободить вагоны.

— Прощаться будем на улице, — сказал Чеботарев и первым вышел из купе.

Репродуктор прохрипел:

— До отправления поезда осталась одна минута.

Чеботарев как-то сверху и наискосок сграбастал Шорникова, потискал его, обнимая, потом отпустил и взглянул на жену. Шорников отвернулся — пусть прощаются. Когда он снова поцелует ее?

И Шорников вспомнил, какие губы у Людмилы, и что первый поцелуй ее принадлежал ему, а не Степану, и что Степан обо всем знает и теперь оставляет ее одну.

— Товарищ подполковник, отстанете!

Чеботарев побежал за вагоном, ловко вскочил на подножку. Людмила платком вытирала глаза.

«Вот и войны нет, а жены по-прежнему провожают мужей со слезами», — думал Шорников.

Он проводил Людмилу до электрички, посадил в вагон, сел рядом на скамейке, но она сказала:

— Идите, Коля. Электричка сейчас отправится.

Проходя у вагона, он оглянулся — Людмила смотрела в окно и сквозь слезы улыбалась ему.

«Лучше бы он сразу взял ее с собой: ей и Чеботареву было бы легче».

Дежурный потряс Шорникова за плечо:

— Товарищ майор, подойдите к телефону, вас разыскивает комендатура.

Телефон находился в коридоре, стоял на столе, рядом с утюгом. Шорников закутался одеялом и тихонько, чтобы не разбудить других, вышел.

Звонил помощник военного коменданта.

— Что же вы спите? А на вокзале вас ждет мать.

— Не может быть!

— Точно. Берите такси и поезжайте. Найдете ее в зале ожидания.

«Да, это в обычае деревенских жителей — приезжать без предупреждения».

Пока он нашел такси, потом добирался до вокзала, прошло еще не меньше часа. Скоро начнет светать. На скамейках дремали транзитные пассажиры — кто сидя, кто лежа. На одном из диванов сидела и его мать, возле плаката: «Ходить по путям опасно для жизни». Увидев сына, запричитала:

— А сыночек ты мой миленький! Ну и встречаешь же ты свою родную матушку. Я-то все глазоньки свои просмотрела, все слезоньки выплакала.

Он обнял ее, стал успокаивать, но она продолжала плакать. И он уже не знал, что ей сказать, как оправдаться.