Владимир Тендряков - Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы

На вопрос читателей, почему не стал художником, а стал писателем, и как эти два начала взаимодействуют в писательском труде, Тендряков отвечал: «Почему я не стал художником — это, наверное, очень ясно. По причине своей недостаточной даровитости. Однако пообщавшись с художниками, я стал несколько иначе видеть мир.

Когда я пришел сдавать экзамены со живописи, то вдруг обнаружил, что около моего холста все начали останавливаться. Глядели на холст, потом на меня. И каждый, отходя, произносил, что это, дескать, яичница с луком — мой натюрморт. А через некоторое время я и сам вдруг увидел, что писал яичницу с луком, что цвета, которые наложил на холст, какие-то дикие. И картину эту написал слишком быстро, за каких-то полчаса. А надо было писать много, много, много дней. Написал и удивлялся — что дальше делать… Но потом я начал видеть те цвета, которые раньше никогда в жизни не видел. Мне перестали нравиться яркие цвета. И закаты мне стали казаться пошлыми, а серенькие дни удивительно лиричными. То есть я стал несколько иным. И это мне, наверное, помогло. Это, конечно, не значит, что все это я сумел употребить в литературе…» (Стенограмма выступления на встрече с читателями в Московском пед. институте им. В. И. Ленина, 1982.)

«Жалею. Все время жалею, — признавался Тендряков. — Когда вижу хороший пейзаж, хорошую картину. Все время жалею. Но двум богам молиться нельзя. Я это уже тогда понял…» (Литературная газета, 1979, 18 апреля.)

Однажды на берегу Байкала, покоренный красотой озера, Тендряков откровенно заметил: «Вот это я бы нарисовал! Знаешь, бросил живопись не потому, что рука искалечена, с рукой справился бы, тут другое. Страдаю от нетерпения. Чувствую, вижу глубже, чем могу передать на холсте, но желание рисовать есть, все еще живет во мне…» — вспоминает Г. Николаев.

В беседе с критиком А. Горловским на вопрос, как вырисовывается образ будущего героя, зримо или умозрительно, Тендряков отвечает: «Конечно, зримо. Все, что должно произойти в будущей книге, легче всего представить, как картину. А уж дальше пойдет разрабатываться логика». (Литературная учеба… Не копия, а сгусток, концентрат жизни… 1979, № 3.)

В архиве писателя хранится много эскизов, набросков с натуры, портретных зарисовок близких, друзей. Письма родным он всегда сопровождал выразительными рисунками.

Характерно, что иллюстрации к первой публикации романа сделал сам автор.

«Свидание с Нефертити» — роман наиболее автобиографический из всего, что было написано Тендряковым. Внешне событийная канва произведения повторяет биографию автора — выпускной вечер кануна воины, война, Сталинград, тяжелое ранение под Харьковом, послевоенная деревня, ВГИК. Временные рамки романа отчетливы: июнь 1941 — март 1953 года. Внутреннее наполнение романа — поиск истины в искусстве, общественная польза таланта, вечная неудовлетворенность достигнутым, «баррикады в искусстве», — отражает обстановку, в которой проходило возмужание Тендрякова.

Хотя прототипы многих героев могут быть названы, автор предостерегает от прямых параллелен. Он настаивает: «В своих произведениях я высказываю не чьи-то мысли, не чьи-то ощущения, а только свои. Именно для их выражения я и призываю различных литературных героев, как разделяющих мои взгляды, так и отвергающих их. Те и другие, в одинаковой мере, для меня средство самовыражения». (Литературная газета, Беседа с письмами в руках, 1981, 20 мая.)

Узнаваемыми оказались не только прототипы главных героев — Шлихмана, Слободко, Чернышева, директора института, — но и картины, названные в романе. «Можно догадаться, какой порох подбросил Тендряков своим романом в чисто художнические споры». (Лебедев Г. Под открытым небом. Звезда, 1985, № 8.) Атмосфера произведения оказалась настолько близкой к атмосфере, царящей в среде творческой интеллигенции послевоенных лет, так касалась личных пристрастий, симпатий и антипатий, что при издании романа отдельной книгой автор вынужден был изменить название некоторых картин. Так, «Современная Леда» была заменена на «Гибель аса».

Критика была достаточно единодушна в оценке романа, признавая его значительность. «Роман — не что иное, как один огромный поиск истины, и в сущности, спор». (Лебедев Г. — Звезда, 1965, № 8.) В спор оказались вовлеченными герои, автор, критики и читатели. А. Макаров подчеркивает: «Темпераментный автор берет вас в полон и увлеченно ведет за собой, навязывая вам свои взгляды, свое отношение; вы, понимая это, все же не можете устоять, поддаваясь этому влиятельному упрямству, настойчивости, творческой жадности… Все в романе накалено, горит, обжигает, все полно противоречий и борьбы… Тендряков ведет бой на два, если не более, фронта. Увлекательность этого боя в расстановке сил — в них нашли свое отражение бытующие в художественной среде взгляды и споры, которые зарождались еще в тот период, но, если быть точным, такого накала, как в романе, достигли позднее и отчасти продолжаются и поныне». (Макаров А. Художник — искусство — время. Литературная газета, 1985, 13 февраля.)