Иван Акулов - В вечном долгу

— В уме ты? У вас же большое дело.

— Тогда давай Никифоровы брюки.

— И не заикайся. Он возвернется, может, голее тебя.

— Купим ему новые. Получу деньги и куплю.

— Чего ты получишь? Получишь — на хлеб опять надо.

— На хлеб, на хлеб! Будет день — будет и хлеб. Сказал, куплю. Приедет он — и куплю.

— Приедет? — Голос у Глебовны дрогнул и безвольно затряслись губы, но обведенные густой тенью глаза вдруг молодо блеснули: — Алешенька, а приедет он, ты думаешь?

— Думаю, приедет. Что же мы, напрасно, что ли, ждем его.

— Алешенька, и какой ты… окаянный народец. Само собой, купим ему потом. Коротковаты они тебе. Никифор росточку небольшого. Но ничего, обойдутся. А в поясе тут как тут.

Алексей под ликование Глебовны натянул на свои длинные ноги Никифоровы штаны в полоску из простой хлопчатобумажной ткани, с затвердевшими складками на сгибах, и, схватив кусок хлеба, выбежал на улицу. А Глебовна присела на угол открытого сундука и, расслабленно уронив свои сухие, изувеченные работой руки на колени, долго недвижно сидела и улыбалась тихой умильной улыбкой, полная и враз уставшая от нежданной радости. Должен Никифор вернуться домой. Погляди, как сказал Алешка, окаянный народец: «Что же мы, напрасно, что ли, ждем его».

Удержался Лузанов от ругани и на этот раз, однако сказал не без укора:

— По холодку, думал, доедем. Доехали. Но-о-о, болван, зачесался… Иван Иванович страшно, не любит опозданий.

Дорога уже сильно притаяла, и из-под ног мерина взлетали ошметки грязи, сыпались в ходок, на одежду, лица, перелетали через головы.

— Тише ты, лешак, — сердился Лука Дмитриевич. — Эко, самовар пустой. В город приедем чертями. Ты, Алексей Анисимович, справку по навозу везешь?

— Я и так помню. Кот наплакал. Две тысячи возов.

— Так мало?

— Сколько вывезли.

— Что же я, курам на смех буду докладывать исполкому такую цифру! Десять тысяч я доложу. И ты, к слову придется, говори то же. Хм.

— Каких же десять, Лука Дмитриевич?

— Что-то не учли, да вывезем еще — вот и будет около этого.

— Не будет и близко.

— Ну ладно, помалкивай. Я знаю, будет или не будет. Эй ты, уснул, тетеря. — И Лузанов с потягом вырезал мерина кнутом между ног.

В том конце коридора, где кабинет председателя исполкома райсовета Ивана Ивановича Верхорубова, собрались все, вызванные на совещание. Тут в основном председатели и агрономы колхозов, кое-кто из работников МТС. На своих местах все это руководящий народ, но сейчас, перед лицом районного начальства, все подчиненные, все равны, и это сближает, единит. Потому и разговоры тут без обиняков, от которых иному хоть в крике взвейся.

— «Сталинец», говорят, грузовик покупает.

— И купит.

— Леском сорят — паровоз можно купить.

— Вы почему наряды заполняете задним числом?

— А ты не думай задним местом.

— Пивца нет ли в чайной?

— Ты, Малков, думаешь вообще когда-нибудь чинить мост у Лободы?

— Дай пеньковой веревки.

— Тебя мочальная выдержит.

— Хо-хо-хо.

— Здравствуй, Алеша, — под бок Мостового ткнул своим маленьким кулаком Деев, который в техникуме все время ненасытно сосал дешевые папиросы и страстно мечтал уехать вместе с Алексеем Мостовым в геологическую партию. Мостовой просиял весь в беспредельно дружеской улыбке, облапил щуплые плечи друга:

— Степка. Злодеев. Я думал, ты подрос. Ну пойдем в сторонку. Все бредишь городом или прижился в агрономах? Работка, черт ее работай, не из легких.

Обрадованный и смущенный Деев, как и прежде, шнырял своими синими легонькими глазами где-то помимо собеседника и все говорил, говорил:

— Как разъехались после техникума, так ни разу и не встречались. Друзья тоже. Я уж как-то думал: думаю, направится дорога, сгоняю к Мостовому, хоть покалякаем о житухе. Правда, Сережку Лузанова я видал. Нынче зимой у меня с правым ухом что-то случилось. Оглох на него — будто свинцом залили. Меня здесь в Окладине повертели да в областную больницу. Как-то еду в трамвае, гляжу: Сережка! Пальто — что надо, шапка, как всегда он носил, на затылке. Та же походочка — грудь вперед. Я — не я. Я выскочил на первой же остановке и хотел догнать. Нету Сережки. Как сквозь землю канул. Вот и вся встреча. Да, почему-то левая рука у него была подвязана. Знаешь, вот так, на весу.

— Мне его батя рассказывал, на лыжных соревнованиях сломал он ее.

— Как тебе, Алешка, сказать вот, черт побери! Ведь Сережка, как и ты, был ярый аграрник. Так? А я посмотрел на него, как он вышагивает, и стукнуло меня по башке: врал он нам. Не будет он, как мы, топтать поля и растить хлеб.