Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Лагерь Терран, куда в тот же день доставили Романа Шамрая, имел свою историю. Строили его не для советских военнопленных или непокорных французов, а для немцев. В 1939 году Гитлер напал на Польшу, и Франция с Англией объявили Германии войну. Остряки назвали её «странной войной». Тогда на фронте никаких военных действий не велось и самой большой заботой французского командования было хоть чем-нибудь занять своих солдат, поэтому единственным полем сражения для них было футбольное поле. В то время Англия, и Франция могли одним ударом поставить Гитлера на колени, их силы значительно превосходили здесь силы вермахта, но они не сделали этого. Ликвидация гитлеровской армии не входила в их план. Куда привлекательней для них было бы уничтожение гитлеровцами Советского Союза.

Чтобы показать всему свету размах подготовки к военным действиям, французское командование покрыло свою страну сетью лагерей, предназначенных для будущих немецких военнопленных. Захватив Францию, гитлеровцы с большой пользой для себя использовали эти сооружения, собрав туда пленных чуть ли не всех национальностей Европы.

В такой лагерь и привезли Шамрая. Француз-полицейский положил перед заместителем начальника лагеря немцем Лаузе папку с протоколом допроса, взял расписку и ушёл.

Капитан Лаузе, невысокий сухощавый мужчина средних лет с брезгливым выражением тонких губ, был из тех неудачников, которые из-за ранения в самом начале войны не получили ни одной награды и были направлены проходить дальнейшую службу в глубоком тылу. Такие офицеры всегда считали себя самыми талантливыми и потому несправедливо обойдёнными по службе. Тыловую работу они презирали и на фронт не особенно рвались. Иметь с ними дело — мука, потому что амбиции у них через край, а возможностей — кот наплакал.

Капитан Лаузе принял дело Шамрая, осторожно листал документы.

— Убежал? — капитан наконец взглянул на Шамрая.

— Убежал, — ответил Шамрай.

— Куда шёл?

— В лагерь Терран. У вас лучше кормят.

— Откуда это известно?

— Люди говорят.

«Поразительно, — подумал капитан Лаузе. — Если о нашем лагере говорят, что здесь лучше кормят, что же тогда делается в других?»

— Ты лейтенант?

— Да, — Шамрай невольно дотронулся до своих петличек.

— В вашей армии уже ввели погоны, — сказал капитан.

«Почему их всех это интересует?» — удивился Шамрай, но не сказал ни слова.

Капитан Лаузе мгновение помолчал. Сосредоточенно хмуря брови, он давал понять, что занят решением сложных государственных проблем. Потом, всё так же хмуря брови, он медленно сложил документы, завязал тесёмки у коричневой бумажной папки и так же медленно, протянув указательный палец, нажал кнопку звонка. Каждую мелочь капитан Лаузе делал значительно, торжественно, внушительно.

Двери приоткрылись, и на пороге комнаты появился писарь, уже пожилой человек, отяжелевший и седой, один из тех, кого нельзя было послать даже во фронтовые тылы.

— Скорика! — приказал капитан.

Писарь что-то буркнул себе под нос, тяжело повернулся в своей мешковатой форме и вышел. Лаузе откинулся на спинку кресла и стал внимательно рассматривать Шамрая. В действительности, пленный не интересовал его. Думал капитан о Восточном фронте, где скоро должно было начаться новое наступление имперских войск: «последнее победоносное наступление», как называли его между собой офицеры, думал и об Африке, где англичане крепко поколотили генерала Роммеля. На сердце у Лаузе было скверно и тревожно, и невольно вспомнился маленький городок Реехаген, расположенный несколько южнее Берлина. Там жили его жена Матильда и шесть дочек. Почему у него всегда рождались только дочки? «Вы не подарили фюреру ни одного солдата», — сказал врач-гинеколог, когда родилась последняя. Трудно было понять, шутил он или обвинял капитана Лаузе в неуважении к фюреру. А вообще жизнь сложилась несчастливо, всё было в ней нескладно: и вшивая фамилия [1] Лаузе — по-немецки — вошь. , и дочки, и тот роковой осколок мины, который под Львовом пробил капитану лоб. Вместо почестей, фанфар, торжественных церемоний и видной государственной деятельности ему досталось это проклятое таловое болото и сознание своей незначительности, а может, и бессмысленности всей жизни. Эти мысли были далеко не безопасны. Не дай бог, чтобы кто-нибудь догадался о них.

Капитан подозрительно взглянул на Шамрая: не догадался ли пленный. Нет, стоит как вкопанный, чувств своих не выражает. Недочеловек, представитель низшей расы, а смотри-ка — глаза голубые…