Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

И опять заплакала.

— А ты вот что, Дурсун, не суйся в их молодую жизнь. Всё равно они уже не будут так жить, как мы с тобой прожили. И слава богу, что не так! И нечего зря огорчаться, что они делают всё не по-нашему. Посмотри вокруг, ведь старого-то уж не осталось, и сама жизнь не только их, но и нас с тобой заставляет всё делать по-новому. Пойми ты это!.. Вот тебе страшно сейчас: ай, Сурай хочет быть артисткой, и Анкар этого желает. А ведь ты же и не знаешь, что это за птица — артистка. Ну что ты видела кроме этого села? А судишь вроде меня, когда я был мальчишкой. Как-то раз заехал к отцу в кибитку один богатый человек, вынул из кармана и сунул мне в руку кусок сахара: «На, ешь, парень!» А я сахар-то отродясь не видал и думал, что это просто белый камешек и что этот человек шутит, смеётся надо мной, и сам засмеялся. А он опять говорит: «Чего смеёшься? Ешь, говорю!» Я опять не поверил и хотел забросить. А потом убежал из кибитки, лизнул языком и только тогда понял, что за штука сахар… Ну, ступай домой, успокойся, а потом потолкуем с тобой.

Вели-ага затянулся папиросой и выпустил из-под усов облако серо-сизого дыма.

Дурсун вытерла слёзы ладонью и пошла домой.

Когда она подошла к своей калитке и протянула руку, чтоб открыть её, со двора вдруг долетели до псе взволнованные голоса Анкара и Сурай.

— Так ты считала меня гнусным феодалом? — с улыбкой спрашивал Анкар. — И не стыдно тебе?

— А как же? Ведь ты же сказал: «Сватай, мама!» А меня и не спросил…

Дурсун в смятении толкнула калитку, вошла во двор и застыла на месте. Анкар и Сурай стояли на веранде, держали друг друга за руки, смотрели друг другу в глаза и смеялись так, как смеются только очень счастливые люди.

— Ай, боже мой!.. — растерянно пробормотала Дурсун.

Она уже ничего не понимала.

Не успела Дурсун сообразить, что же всё это значит, как Сурай вдруг радостно всплеснула руками, вскрикнула как безумная: «Екатерина Павловна!» — и опрометью бросилась в сад. А Анкар так же стремительно прошёл мимо озадаченной Дурсун и хлопнул калиткой.

Дурсун глянула вдаль и увидела в самом конце сада женщину в тёмном платье, которая шла по тропинке навстречу бежавшей Сурай, прикрываясь от солнца белым зонтиком.

— Ай, боже мой, да ведь это и правда Екатерина Павловна! — заволновалась Дурсун и метнулась на веранду, чтоб навести на ней порядок.

Екатерина Павловна устала с дороги, лицо у неё раскраснелось от жары, но, когда к ней подбежала Сурай, как воплощение жизнерадостной юности, она улыбнулась, пытливо посмотрела в глаза девушки и сказала:

— Ну, моя певунья, я вижу ты стала такой же, как и была. И лицо у тебя такое счастливое!..

Сурай смутилась на мгновение, бросила быстрый взгляд на веранду. Она испугалась, как бы не выдать себя, когда будет знакомить Анкара с Екатериной Павловной, но парня уже не было на веранде, и она успокоилась.

— А чего ж унывать, Екатерина Павловна? Я так рада, что вы пришли!.. — ответила Сурай.

— У тебя, видно, всё уладилось. Мама смирилась, отпускает тебя?

— Ой, что вы, Екатерина Павловна! Ничуть не смирилась. И слушать не хочет… Она даже Вели-агу не послушалась и вас ни за что не послушается. Вот увидите!.. Я как раз сегодня вечером хотела пойти к вам и сказать, чтоб вы не приходили… То есть, нет, я не то хочу сказать… Чтоб вы приходили… мы всегда вам очень рады — и мама, и я, и Аман, но чтоб вы уж не уговаривали маму. Она всё равно не отпустит… Зачем же её расстраивать? Она так переживает, такая несчастная и так постарела за эти дни! Мне так жалко её!.. И я уж знаете что решила? Мне это Аман советовал… Я решила сначала окончить пединститут, чтоб успокоить маму. Окончу и уж ни от кого не буду зависеть, сама себе буду голова и тогда уж начну учиться петь. Ведь это ещё не поздно будет. Правда?

— Конечно, не поздно, — ласково и вместе с тем всё так же пытливо посмотрев на Сурай, сказала Екатерина Павловна. — Умница, что жалеешь старую мать. Я всегда думала, что у тебя доброе сердце. Ведь злые-то люди, говорят, не поют… Ну, а тебе-то самой хочется учиться в пединституте?

— Нет, Екатерина Павловна! Мне так хочется учиться петь! Но что поделаешь? Так всё складывается… А потом я много тут передумала. Может быть, у меня и голос-то не такой уж хороший, да ещё вдруг и пропадёт, как у вас, и останусь я без всякой специальности…

— Ну, друг мой, ты хоть и набралась тут благоразумия, а по-моему, надо делать в жизни то, к чему больше всего лежит твоё сердце. Я всё-таки поговорю с Дурсун. Только ты не волнуйся и не вмешивайся в наш разговор.