Николай Почивалин - Роман по заказу

Ничего не поняв, Яков недоуменно посмотрел на нее, поспешно отвел взгляд.

Забирая у него дочку, Клавдия низко наклонилась, в оттопырившемся вороте кофточки — почти у его глаз — смугло округлились маленькие груди с голубой жилкой посередине. Шальная тяжелая кровь ударила Якову в виски, припекла губы.

После этого случая Яков стал не то чтобы избегать Клавдии, но во всяком случае и не искать с ней встреч. Пустили, называется, человека в дом! — смущенно посмеивался иной раз он, вспоминая свое замешательство. Хорошо, что Клавдия ничего не заметила: она относилась к нему по-прежнему ровно, доброжелательно, радуясь их нечастым разговорам. Совсем перестала дичиться его и Рая: запрокинув белобрысую головенку, она ждала, когда дядя тихонько подавит пальцем ее курносый нос и смешно зазвонит: динь, динь!..

В голову иногда приходили неожиданные и забавные мысли: может, он влюбился, может, это на роду у них написано — уводить чужих жен? Отец свел мать от живого мужа с пятилетним Андреем, сводным братом Якова. Это теперь батька такой степенный, а был сила парень! На увеличенной фотографии он, в бытность главным механиком МТС, изображен в кожаной куртке, дерзко улыбчивым, в кепчонке, чуть прикрывшей копну волос. Внешне Яков — весь в него… И тотчас представилось: вот он привозит Клавдию к себе, отец — из-под лохматых, как у него, у Якова, бровей — оглядывает ее, лихо подкручивает седой ус. «Молодец, Яшка, по-нашему!..»

Нет, конечно, никакой любви не было. Яков симпатизировал Клавдии, сочувствовал, иногда жалел ее, но и все. Наблюдая, как она, собранная и точная в движениях, кормит кур, разбрасывая зерно, скоблит стол, время от времени поправляя кистью выбившуюся на лоб прядку, или, опустившись на корточки, разговаривает с дочкой, Яков невольно сравнивал ее со своей неверной любовью, убеждался, что Клавдия, возможно, и лучше ее, и все-таки не Клавдия, а та оставалась желанной. Высокая, с большим накрашенным ртом, размашистая, она снова дразняще ярко вставала перед его взором, он ошибался, что давно забыл ее…

Убыла и решимость Якова поговорить с Клавдией о ее дальнейшей судьбе. Кто ему сказал, что она не любит мужа, несчастна с ним? Сам же он это решил, и только на том основании, что Тимофей пьет. А если перестанет?.. Тимофей, вероятно, правильно сказал ему: сами они разберутся, недаром по пословице муж и жена — одна сатана.

Понимая, что все эти мысли заняли его от безделья, Яков принял соломоново решение — завтра же, на четыре дня раньше, уехать. И сразу же обрел былое спокойствие.

После обеда он часа два-три подряд колол дрова — это было единственное, чем он практически мог помочь Клавдии, отблагодарить ее; к вечеру сходил в село, купил бутылку отходной: по-доброму хотелось попрощаться и с Тимофеем.

Вернулся он в сумерках, поглядывая на частые всполохи далекой беззвучной грозы. Дверь на крыльце была прикрыта, непроницаемо и слепо поблескивали темные окна. На столе под полотенцем стояла крынка молока, хлеб. Яков сунул туда же и бутылку. Тимофей обещался прийти пораньше, да что-то припаздывает…

На сеновале было душно, Яков лежал, оттягивая влажный воротник, машинально прислушивался к приближающемуся погромыхиванию. Вспышки молнии сдергивали темный покров, стремительно заливали небо мертвенно-бледным светом, и тогда становилась видна внутренность сеновала, чемодан в углу, а в четырехугольном проеме дверцы — застывшие в оцепенении деревья. Вспышка гасла, четырехугольный проем на какое-то время исчезал вовсе, духота становилась еще сильнее.

— Ого, это уже ближе ударило!..

Яков сел, поставив ноги на лесенку, и даже зажмурился: такой густой и черной, как деготь, была сомкнувшаяся ночь, а воздух — таким плотным, наэлектризованным, что казалось, чиркни сейчас спичку — и он, вспыхнув, как спирт, взорвется. Гнетущая тишина сдавила виски, и, когда терпеть ее стало невмоготу, из мрака, из самого чрева его, вылетела добела раскаленная молния и, извиваясь от переизбытка силы, обрушила свой чудовищный заряд. Земля вздрогнула. Яков всем телом ощутил, как качнулся, словно карточный домик, сарай. Зловещее неживое сияние ослепило землю, высветило каждое дерево — четко, словно тушью, обведя его контуры, — каждую, такого ж неживого пепельно-сиреневого цвета, травинку.

А Клавдия там одна с дочкой, забеспокоился Яков. Он спрыгнул, пошел вокруг дома, нащупывая рукой стены, — так снова стало темно.

На крыльце смутно белело пятно, и тотчас, под новый раскат, Яков увидел Клавдию. Она стояла, вжавшись в угол и скрестив на груди руки, смотрела на дорогу; на ее бледном лице тревожно темнели напряженные брови и плотно сжатые губы.