Николай Почивалин - Роман по заказу

В этом году в отпуск Яков решил далеко не забираться и сразу подумал о Веселовке.

Приметил он ее с первого дня, как начал ездить по участку Пенза — Сызрань. За двухминутную остановку, высунувшись из будки, Яков успел разглядеть крашенный охрой домик разъезда, прикрытый сверху старой липой, зеленое поле, докатывающее свои восковые волны почти до самой железнодорожной насыпи, и сизую щетинку соснового леса на бугре, километрах в трех-четырех от линии. Живут же люди, легонько позавидовал Яков, положив руку на контроллер и привычно ощутив мягкое начало движения…

Участок вскоре примелькался, обкатался, как говорят машинисты, а Веселовка продолжала все так же радовать взгляд, притягивая тишиной и покоем. Здесь одинаково хорошо было и летом, когда кругом зыбились хлеба, и зимой, когда фиолетово, перед закатом, полыхали снега и над низиной, слева, висели прямые дымки села. Живут же люди! — с веселым одобрением повторял про себя Яков, спрыгивая иногда на минутку на землю, перекидываясь фразой-другой со знакомым начальником разъезда и тут же снова хватаясь за поручни электровоза.

Одним словом, когда в начале июля подписали приказ об отпуске, Яков сразу вспомнил о Веселовке и уже на другой день был там.

— Ба, Яков Гаврилович! — удивился начальник разъезда. — Какими судьбами?

— Да самыми простыми! — Полный ощущения свободы, Яков от удовольствия засмеялся, недоуменно и радостно глянул вслед электричке, протрубившей низким пароходным гудком и оставившей его на крохотном бетонном перроне под старой липой. — Недельки две-три в деревне пожить хочу. Как — примут?

— Ну, это дело нехитрое. Заплатишь — почему не примут. — Начальник разъезда сбил на затылок форменную фуражку, поскреб висок. — А ты знаешь что? Ступай-ка лучше к леснику, к Тимофею. Во-он, на горе. В самом лесу, под горой речка. Курорт! Еще и получше курорта.

— Это бы совсем здорово. А согласится?

— Согласится. Ты так и скажи: от Князева, мол. Мужик он сговористый. И это дело любит, — начальник подмигнул, щелкнул себя по заросшему кадыку. — Говорю, не сомневайся. Сейчас все прямо да прямо, по дороге, а там увидишь — направо тропка. Вот по ней да в горку. Через полчаса и там будешь. Не сомневайся, говорю!..

Подхватив увесистый чемодан, Яков миновал переезд и вышел в поле.

Сухая, потрескавшаяся дорога незаметно бежала под уклон, по обеим сторонам ее колыхалась рослая, выше пояса, пшеница, высоко в небе, подныривая, кружила какая-то пичуга, — ох и славно же было вокруг! Яков остановился, выпростал из-под брюк рубаху, расстегнул ворот — теперь упругие, почти видимые глазу токи воздуха и горячей земли беспрепятственно обдували тело, возвращали какие-то неповторимые, забытые за годы городской жизни ощущения. Разъезд остался далеко позади, гора, с забежавшим на нее сосновым бором и домом лесника, была все ближе. Яков глубоко, взахлеб, дышал полевой чистотой, изредка, не замечая тяжести, перебрасывал чемодан из руки в руку. Нет, никогда это, наверно, не забудется, что родом он все-таки из деревни! Карие глаза Якова возбужденно блестели, давно он так остро, так полно не чувствовал, что он молод, что жить на свете — чертовски здорово!..

Уведя в сторону от дороги, тропинка привела в кусты, повеяло прохладой, в зеленом ивняке блеснула неширокая и мелкая речушка, усыпанная галькой. Яков ступил на черную сырую теснину, положенную на камни, — из-под нее стремительно брызнули мальки. Потрескивая кустами, прошла корова, спокойно взглянув лиловым, добрым и глупым глазом, весело побулькивал родничок, оправленный замшелым срубом.

Яков поднялся в гору, удивленно огляделся. Есть тут кто живой или нет?..

Дом стоял на поляне, уткнувшись хозяйственными постройками прямо в сосны, дверь была открыта настежь; огибая дом, из леса выходила дорога с неглубокой травянистой колеей и скрывалась в зеленой чащобе, полной солнечного света и теней. Посредине поляны, на самом солнцепеке стояла телега с разбросанными оглоблями. Сладко и душно пахло хвоей, разморенными зноем травами, в дремотной полуденной тишине не было слышно ни одного звука. Казалось, что единственные живые существа здесь — очумевшие от жары куры, распластавшиеся в горячей пыли, со слепыми, задернутыми белыми пленками глазами.

Рядом кто-то отчетливо всхрапнул. Яков, недоумевая, шагнул к телеге, усмехнулся.

В ней, вытянув вдоль туловища руки, спал черноволосый мужчина. Голова у него свалилась набок, из полуоткрытого рта вытекала вязкая слюна; красная короткая рубаха на нем задралась, приоткрыв жилистый живот.