Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

Потом они сняли со станка только что сотканный превосходный текинский ковёр, всё это вынесли во двор, положили на колхозный фургон и поехали в город.

К вечеру они вернулись из города с пустыми корзинами и с мешком, туго набитым шёлком-сырцом, четырьмя кусками красной домотканой шёлковой материи на платье и ситцевыми тканями с яркими пёстрыми цветами. В руке Тяджгуль держала платок, в котором были завязаны деньги.

Обе вернулись усталые, пыльные, но очень довольные и даже весёлые.

Как только Тяджгуль переступила через порог дома, муж сейчас же выхватил у неё из рук платок с деньгами и стал спрашивать, почём сдали коконы, сколько получили за ковёр, сколько заплатили за материю.

При этом он проявил такую жадность и такую подозрительность, что даже Тяджгуль и та удивилась, хотя давно уже привыкла к таким допросам.

Когда жена сказала ему, сколько они получили за коконы, Ханкули закричал:

— Да разве по такой цене сдают коконы?

— А по какой же? — закричала и Тяджгуль. — Сходи сам в город и спроси!

— Сходи!.. Чего теперь ходить, когда весовщик-то вас наверняка обвесил! А вы, дуры, поленились, конечно, пересчитать деньги! Дал вам кассир, а вы и поверили, завязали в платок… Он всех обсчитывает!

— Вот уж верно говорит пословица, — сказала Тяджгуль, — «Вору и развратнику кажется, что все вокруг воры и развратники». Так и ты, Ханкули. Да что мы, ослицы, что ли, с Бахар, и у нас ни глаз, ни ума нет? Весовщик правильно свесил… На наших глазах. Деньги и кассир считал, и я считала. Да никто и не зарится на нашу копейку! Кому она нужна? Все своим трудом зарабатывают.

Ханкули сел ка кошму, расстелил перед собой платок с деньгами, нахмурился, надул губы и, поплёвывая на пальцы, стал считать. И это занятие целиком поглотило его всего.

Ханкули сосчитал деньги и вдруг, испуганно вытаращив глаза на жену, закричал так, как будто его обокрали:

— А где же, где же ещё пять рублей? Куда ты их дела?

— Ай, Ханкули, да как тебе не стыдно? — сказала Тяджгуль. — Если б ты видел, сколько народу собралось сдавать коконы! Мы ждали-ждали своей очереди, жара, духота. А тут рядом открылась новая чайхана. Мы с Вахар выпили по чайнику чаю и съели по две пышечки. Потом дочке захотелось мороженого, и она купила себе…

— Да вы что, умерли бы без мороженого? — кричал Ханкули. — Чаю-то и дома могли бы напиться! Мотаете деньги зря! А к чему это все накупили? Зачем эти шелка и ситцы?

— Ну а как же, Ханкули, — старалась успокоить его Тяджгуль, — дочка наша уже невеста. Сколько приходило сватов-то! А у неё нет ничего. Надо же ей одеться. Вот я завтра скрою к сошью ей шёлковое платье… Ведь она это сама заработала, своим трудом.

— Посмотрите, посмотрите на них! — не унимался Ханкули. — Мать и дочка сговорились по дороге, придумали себе оправданье! Тоже захотели в шелка наряжаться! Надо бы покупать что-нибудь подешевле. Нечего зря мотать!

— Как это подешевле? — от души возмутилась Тяджгуль. Она давно уже мечтала увидеть в нарядном шёлковом платье свою красавицу дочку. — Мы-то с тобой уже прожили своё. На нас хоть мешок надень, никто не удивится. А у Бахар молодое сердце бьётся. Ей замуж пора…

Ханкули весь передёрнулся, как будто его хлестнули кнутом.

— Замуж!.. Да что я, шёлковое платье, что ли, замуж выдаю? Дочь выдаю!.. Кто собирается жениться не на ней, а на платье, тот пусть и к дверям не подходит!

Он запер деньги в сундук, сердито хлопнув крышкой, и вышел из дома.

Бахар слушала всё это, но, по древнему обычаю, не проронила ни слова, хотя вся дрожала от гнева. И только когда вышел отец, она сказала матери:

— Когда же он наконец перестанет быть таким скрягой?

Тяджгуль горько усмехнулась:

— Э, дочка, он не перестанет скряжничать и не расстанется со своим сундуком, пока его не сунут в могилу. Я никому не говорю… Зачем его позорить? А сколько я от него вытерпела…

И она вытерла ладонью две крупные слезы, покатившиеся по морщинистым щекам.

Да, Тяджгуль никогда не жаловалась на мужа и всячески старалась скрыть от чужих людей его чрезмерную скупость.

Но можно ли было скрыть то, что каждую минуту бросалось всем в глаза? Если у Ханкули в тыквенной табакерке был жевательный табак, он всё равно тянул свои толстые пальцы к табакерке других людей. А его табак высыхал, терял свою силу, и его приходилось выбрасывать.

Соседи не раз говорили ему:

— Ну чего ты жадничаешь, Ханкули? Ведь у тебя денег полон сундук, а ты живёшь, как дервиш. Не пьёшь, не ешь, ходишь в каком-то старье. Или ты думаешь, что деньги тебе пригодятся в могиле? Чудак! Ешь, пей, одевайся! Живи, как люди живут!