Виктор Савин - Чарусские лесорубы

— Не знаю я ваших дел, — сказала старуха, плюнув на пальцы и теребя ими черную бороду, прялки.

— Нет, Сергей, ты на меня не обижайся, — продолжал Голдырев. — Ссориться я ни с кем не хочу и обижать никого не думаю. Может, я жизнь теперешнюю не так понимаю, как другие, но ты уж извини меня… Ты вот книжки читаешь, газеты, в них вся жизнь описывается, а я этих книжек после школы в руки не брал… Нет, нет, Сергей, ты не думай про меня ничего плохого.

Сергей молчал.

Голдырев посидел, посидел, как будто трудно, тяжело ему было оставить избу Ермаковых, что-то еще говорил в свое оправдание, пробовал завязать разговор с матерью Сергея, но не находил отклика.

— Тебе, может быть, еще брусничного рассольчику, Степан Игнатыч? — спросила старуха.

— Нет, Пантелеевна, покорно благодарю. Я уже остыл, премного благодарен.

Поднялся и пошел к двери, бледный, расстроенный. Вскоре дочурка Голдырева пришла к Ермаковым с кринкой молока и прощебетала у порога:

— Возьмите, бабушка. Тятя сказал — это за брусничный рассол.

Пантелеевна, оставив прялку, пошла к девочке.

— Не бери, не надо! — приказал сын.

На открытое партийное собрание в новинский красный уголок пришли многие. Обсуждался вопрос о внедрении нового, поточно-комплексного метода на лесозаготовках, и всем интересно было послушать, что будут говорить об этом.

Мастер Голдырев подъехал к домику Ермаковых на рессорной качалке и крикнул под окнами:

— Сергей, ты готов?

Парень выглянул в окно.

— Поезжай, я пойду пешком.

— Ну, зачем пешком? Я нарочно лошадь в качалку запряг. Что ты будешь грязь месить?

— Ничего, дойду. Сторонкой-то не больно грязно.

За спиной у Ермакова заворчала мать.

— Поезжай, Сергей. Зачем ты измываешься над мужиком? Не съест ведь он тебя. Из-за гордости своей ты готов и ноги маять и обувь рвать. Подумаешь, какая беда стряслась: Степан Игнатыч что-то тебе не так сказал! Язык у человека без костей, мало ли что он когда скажет… Гляди-ка, Степан Игнатыч перед тобой вьюном извивается, он постарше тебя, а ты перед ним нос задираешь. Нехорошо это, Сергей!

— Я знаю, мама, что хорошо и что нехорошо. В этих делах мне подсказок не нужно.

Голдырев сидел в качалке, терпеливо ждал и уезжать без Ермакова, видимо, не думал.

— Ну, скоро ты, Сергей? — спросил он снова.

Сергей ответил не сразу.

— Ладно, сейчас оденусь.

Выехали они из Сотого квартала в сумерках. Дорога была грязная. В некоторых местах колеса по ступицы утопали в черной жиже, на корнях деревьев и камнях качалку кидало из стороны в сторону, лес по бокам стоял мрачный, суровый. А узенькая, чуть заметная полоска огненной зари, зажатая между туч, казалась холодной.

— Кабы ночью-то не выпал снег, — сказал Голдырев.

— Пора уже, — в тон ему сказал Ермаков.

— Рановато бы еще снегу-то быть… В колхозах, наверно, еще хлеб не везде убран, картошка не вся выкопана.

Сергей на это ничего не ответил. Замолчал и Голдырев.

Потом мастер снова заговорил.

— Эти, комплексные-то бригады, в каких леспромхозах организованы?

— Во многих.

— Ну, и толк, говоришь, от них большой?

— Есть толк… Там, где люди думают о государственных интересах.

— А где теперь о них не думают? Все думают.

— Все ли, Степан Игнатович?

— Все, Сергей, все! Я вот за последние дни плохо даже сплю, все о жизни думаю. И так, и сяк раскидываю умом. Спрашиваю себя: может, не так живу, как надо? Думаю, за что же люди на меня косо смотрят? И никак не пойму. Обязанности мастера я знаю — не знал, так давно бы выгнали. Работаю не меньше других, чуть свет — я уже на ногах, из делянок ухожу последним. Обиды людям, ровно, никому не делаю, со всеми обхожусь по-хорошему, ни с кем не грублю. Какое же еще, особенное, у человека должно быть поведение? Нет, Сергей, напрасно на меня люди обижаются… Некоторым колет глаза, что у меня скотины много.

— Вот в этом и дело, Степан Игнатович!

— А что тут плохого? Запрету ведь на это нет. Налоги я плачу. Правительство само заботится о развитии животноводства, хочет, чтобы в стране было больше мяса, молока и прочего.

— Степан Игнатович! Да ведь мы здесь, в лесу, призваны не животноводство развивать.. Твое личное хозяйство уже заслонило от тебя лесозаготовки. Вот в чем дело-то, вот почему на тебя и косятся люди.

— Не я один скотину держу…

— Другие держат не для наживы. А ты развел столько, что уж самому не под силу, тебе батраки нужны. Ты в кулаки метишь.

— Ну, какой я кулак! Душа у меня крестьянская, это верно. А насчет кулаков — сохрани и помилуй меня от них.