Виктор Савин - Чарусские лесорубы

В тесной избушке Нине Андреевне стало душно. Она расстегнула ворот гимнастерки, кусала губы, стараясь сдержать нервную дрожь.

— Вам, тетя, холодно? — спросила девочка.

— Нет, ничего. Это так. Пройдет.

— А то полезайте на печку. Мама и дядя Коля приходят из лесу поздно, когда темнеть начинает.

В контору лесоучастка Нина Андреевна не вошла, а вбежала. Глаза ее были сухи и жестки.

— Едемте, едемте! — сказала она, судорожно схватив Зырянова за руку. — Или, впрочем, оставайтесь, у вас свои дела, я одна дорогу найду.

— Нина Андреевна, что с вами?

— Нет, нет, я не могу, я поехала. До свидания!

Направление в Чарусский леспромхоз Багрянцев воспринял как самое тяжелое наказание. Одна лишь мысль об Уральском Севере, тайге, трескучих морозах вызывала у него содрогание. Явившись домой с путевкой в кармане, он, не раздеваясь, прошелся по комнатам своей обширной квартиры, взглянул на ковры, огромные зеркала, на семейные фотографии, упал на кушетку и заплакал. В квартире он был один и поэтому не сдерживал своих чувств. Большой, холеный, в темно-голубой шинели с каракулевым воротником, он плакал навзрыд, как мальчишка, плакал до того, что рукав шинели на сгибе у локтя стал мокрым.

Нина Андреевна, вернувшись с работы, увидела его на кушетке с красными воспаленными глазами и подумала, что он пьян.

— Николай, ну как тебе не стыдно, — не сдержалась она. — Ты же дал слово не пить. И вот опять…

Багрянцев встал, подошел к жене, дохнул ей в лицо.

— Разве от меня пахнет?

— Так ты, что же, плакал?

— Прощай, Нина, вот путевка туда, куда Макар телят не гоняет.

И он подал жене бумажку, смятую в кулаке, похожую на елочную конфетку-хлопушку.

Прочитав документ, Нина Андреевна спокойно сказала:

— Коля, но ведь ты сам просил, мыс тобой решили, что ты искупишь вину на работе. Не могли же тебя послать туда, где и без тебя людей достаточно. Это испытание, а не работа по твоему выбору… Поезжай, Николай. Это нужно для чести, для твоего доброго имени.

Она усадила мужа на кушетку, сама опустилась рядом и погладила его по волосам.

В леспромхозе Багрянцева приняли радушно, будто своего человека, долгое время находившегося где-то в отлучке. Директор сам повел его в лесосеки, познакомил с людьми, с техникой, со всей премудростью лесного дела. А когда Багрянцев отдохнул с дороги, освоился на новом месте, директор предложил ему поработать учеником мастера.

На центральном Чарусском лесоучастке в ту пору мастером работал Иван Александрович Шайдуров. Николая Георгиевича, пришедшего к нему на дом, старый лесоруб встретил с несказанной радостью. Тут же распорядился насчет самовара. Усадил гостя за стол. А потом, уже за стаканом чая, сказал:

— Давно я поджидаю себе замену. Вот уже второй год, как втюрили меня в мастера. А какой из меня мастер? Не работаю в лесу, а только плюхаюсь. Нет у меня этого таланта, чтобы руководить людьми.

— Почему вы думаете, что нет? — спросил Багрянцев, стараясь поддержать разговор.

— Сам знаю, что не гожусь. Мастер должен быть живым, разворотливым. За день ему надо многое сделать, всем работу дать, за всем присмотреть. А я как зайду в первую попавшуюся делянку, вижу: у того дело не клеится, у другого — народ-то все новый. Ну, и начинаю учить, как надо работать: валю лес, кряжую, колю. Пока научишь одного-двух, десятки людей в других делянках работают «как бог на душу положит». А там, смотришь, кончился день, не сделано то, другое, пятое-десятое. Люди идут по домам, а ты, приняв заготовленную древесину, спешишь в контору, докладываешь, что сделано. Сидишь, преешь, а тебе шею мылят. Домой придешь поздно, усталый, сердитый.

Наполнив опорожненные чашки из шипящего самовара, Шайдуров продолжал:

— У нас в семье любимое дело — песни. Раньше, бывалоча, после работы соберемся все: сын, невестка, две дочери, внучата. Рассаживаемся вот здесь вокруг стола, я беру гармонь. Поем целыми вечерами, иной раз до глубокой ночи. Летом, когда окна открыты, возле завалинки народ собирается чуть не со всего Чаруса. Сидят, стоят — слушают. И озеро, и лес будто притихнут… А теперь народ частенько спрашивает: «Иван Александрович, чтой-то вы петь не стали? Скучно в Чарусе без песен». А я говорю: «Погодите, скоро благим матом запою…»

Из-за кухонной переборки выглянула жена Шайдурова, высокая, дородная женщина.

— Ему соседи-то все говорят: «Брось не свою работу. Какой ты мастер? Не мастер, а грех». Так ведь не слушает, тянет лямку.