Николай Асанов: Открыватели дорог

Баженова, снова укладываясь, не поворачиваясь к Лундину, сказала:

— Неверно вы рассуждаете, Семен Тимофеевич… У Бориса Петровича большое дело, ему о деле и надо думать. Одной мягкостью да душевностью тут не обойдешься. Крепкому и сильному воевать легче…

— А мягкому человеку другие душу свободнее открывают, — сердито сказал старик. — А придет время, с того же Бориса Петровича за товарища Барышева спросят: что же, скажут, вы не видели, кому покорялись? Или у нас и вправду страшнее кошки зверя нет?

И снова имя Барышева прогремело как набат.

Колыванов поднял тяжелые, набухшие от усталости веки и сухо оборвал разговор:

— Предлагаю спать.

И принялся укладываться, словно и не о нем шла речь.

Но Чеботарев, больше знавший характер Бориса Петровича, видел, как набрякла и окаменела его шея, как выступили желваки на скулах. Он осторожно подвинулся к Лундину, притворяясь сморенным усталостью и сном. Когда Колыванов прилег, он тихонько спросил у Лундина:

— Чего ради ты на Бориса Петровича напустился?

— Жены ради, — ворчливо ответил охотник.

— Какой жены? — изумленно спросил Чеботарев.

— А Екатерины Андреевны… Не видишь, что ли, как она сохнет? Ведь не дойдет до прииска, если ей сердце не согреть…

— Баженова — его жена? — широко открыв глаза, спросил Василий.

— Была, да Барышев увел, — сухо сказал охотник. — Теперь она и рада бы вернуться, а он простить не может! Впрочем, ты лучше спи, мал еще в большие дела вязаться… — и отвернулся, сразу захрапев, чтобы пресечь всякие попытки со стороны Чеботарева к продолжению этого тяжелого разговора.

Чеботарев лежал вверх лицом. Падала изморось, оседая холодными каплями на лбу и на щеках. Он ничего не замечал. Он вспоминал все, что видел странного в поведении Екатерины Андреевны и Колыванова и только теперь понимал всю глубину горя, которое несли в себе эти люди, понимал и удивлялся тому, как много силы было у них, чтобы все это скрывать не только от посторонних, но и друг от друга.

Утром Чеботарев встал очень задумчивым, тихим, словно за одну ночь произошли в нем еще и непонятные ему, но очень глубокие изменения. Свертывая лагерь, готовя походные мешки, он все время наблюдал за Баженовой и Колывановым. Екатерина Андреевна была утомлена, словно и не спала. А Борис Петрович держался очень спокойно, деловито, по нему нельзя было понять, оставила ли какой-нибудь след в его душе ночная беседа. Лундин был хмур, сердит, вопреки обыкновению, словно стыдился вчерашней болтливости.

И весь день, начатый без доброй дружбы и чистоты, которая до сих пор объединяла членов экспедиции, пошел неудачно. При очередной переправе через приток Нима они утопили мешок с сухарями — весь свой запас. Берега Нима в верховьях оказались непроходимыми, так как нагорное плато было завалено буреломом, а по кромке берега сползали скалы, преграждавшие путь. Увидав открытую воду, где не было ни шуги, ни льда, они пять часов потратили на изготовление плота. А проплыть на этом плоту удалось только три километра. Дальше Ним окончательно стал. Плот бросили на пикете 2268. Это был уже четвертый за несколько дней.

На вечернем привале они подсчитали все наличные запасы продуктов. Оказалось, что табаку хватит на три-четыре дня, мяса дней на шесть, соли было достаточно. Но не было главного — хлеба. Лундин предложил вернуться к отряду Иванцова, чтобы продолжать дальнейший путь совместно.

Чеботарев молчал по свойственной ему дисциплинированности. Баженова напряженно ждала, что скажет Колыванов. Таким образом, спор этот шел только между Колывановым и охотником, хотя решалась судьба всего отряда.

— Осталось пройти всего восемьдесят километров, — сказал Колыванов. — Если все будет благополучно, мы сможем сделать этот путь за шесть-семь дней. Возвращение к Иванцову займет не меньше четырех. Поэтому я считаю, что надо идти вперед…

— Теперь о благополучии говорить уже поздно, — хмуро сказал Семен.

Чеботарев с недоумением заметил про себя, что характер охотника стал портиться. Впрочем, характеры портились у всех, кроме, может быть, Екатерины Андреевны, которая все сносила молчаливо и покорно. Чеботарев даже сердился на эту ее покорность. Лундин помолчал и, видя, что Колыванов не отвечает, добавил:

— Если снегопад застанет, мы не выберемся. Не к нам будь сказано, в прошлом году двое геологов из золотоуправления в этих местах умерли с голоду. Зверь теперь к югу уходит, в берлоги ложится, его не достанешь, а белкой не прокормишься, да и времени нет на охоту.