Николай Асанов - Открыватели дорог

Первый раз они ужинали без соли. Сварили, бросив в суп горсточку крошек, двух кедровок, застреленных Колывановым. Но еда не насытила, только согрела. Они лежали возле костра, который горел между ними, и молчали. Теперь молчание стало привычным для них.

Вдруг Колыванов зашевелился и сел. Он протянул руку вверх ладонью, затем встал, втягивая сырой воздух, словно принюхиваясь к нему. Чеботарев смахнул какую-то холодную паутину, внезапно накрывшую лицо, и тоже приподнялся. Шел снег.

Тяжелый, сырой, он падал крупными хлопьями, первый снег зимы. Колыванов отошел от костра, наклонился к земле и ощупал ее. Снег не таял, он покрывал травы и сучья, мох и хвою ровным плотным слоем. Колыванов вернулся к огню, сел на сухую подстилку, охватив колени руками.

— Снег, — сказал он устало.

— Стает, — предположил Чеботарев.

— Ненадолго, — ответил Колыванов.

— Теперь осталось шестьдесят три километра, — утешил его Чеботарев. — Все равно дойдем.

— Видишь ли, Василий, если говорить правду, я боюсь, что мы не выдержим. Что-то такое произошло со мной. Раньше я бы мог вылечиться от такой болезни. Пошел бы к начальнику строительства, попросился бы бригадиром и стал работать, как все, а теперь…

— А что теперь? Здесь вы, Борис Петрович, тоже стали рядовым. Здесь от такой болезни и лечиться легче, — с беспокойством заговорил Чеботарев. — А возвращаться нам все равно далеко, да и стыдно перед лесом отступать…

— Не стыдно, — устало сказал Колыванов, — не стыдно, а нельзя. Если мы отступим, Барышев поведет трассу неправильно…

— Так в чем же дело? — вызывающе сказал Чеботарев. — Если вы это знаете, как же можно говорить об усталости? Это что же, сдаваться, что ли? Эх, Борис Петрович!

В неровном отблеске огня Чеботарев увидел, как на лице Колыванова появилась насильственная улыбка. Потом оно стало спокойнее.

— Значит, сдаваться не станем, Василий?

— А раньше сдавались? — задорно сказал Чеботарев.

— Ну, смотри, Василий, этот разговор был последний. Больше говорить не станем. Будем идти.

— Есть идти, Борис Петрович! — воскликнул Чеботарев, счастливый тем, что тяжелый разговор закончен.

Они ложились спать, когда в лесу послышался треск сучьев. Подстегнутые этой неожиданной опасностью, они приподнялись, хватая ружья. Из леса в освещенный костром круг выходили две согнутые фигуры. Хрустел валежник. Колыванов вскочил на ноги. Чеботарев взвел курки.

— Вот они где, — сказал усталый голос Лундина. — Нашли пропажу!

Он сбросил мешок к огню и стоял, покачиваясь на коротких, широко расставленных ногах. Рядом с ним стояла Екатерина Андреевна.

Чеботарев, испуганно рассматривавший пришельцев, вдруг нагнулся к мешку, потрогал его и закричал, вскочив на ноги:

— Мой мешок! Мой! Где вы его достали?

— Что ж, товарищ начальник, плохо гостей встречаешь? — спросил охотник, не обращая внимания на Чеботарева, уже открывавшего мешок. — Али гостям не рады?

— Почему вы вернулись? — сухо спросил Колыванов.

— Пословицу вспомнили, что одна головня и в печи не горит, а две и в чистом поле курятся… Да и вещички ваши вам, поди-ко, пригодятся, думали…

— Василий, налей им чаю, — сказал Колыванов. — Где Леонов?

— Отпустил, — хмуро ответил охотник. — Не хотел руки марать, да и грех на душу принимать тоже не следует. Отдал ему ружье с дробовыми патронами, чтобы он, черт длинный, не вздумал нас пострелять, а вещи ваши взял.

— Как вы его нашли?

— Он сам на нас наткнулся. Тоже на огонек вышел. После-то пополз было обратно, да я его уже учуял. Пострелял он малость, да все обошлось. Сдался.

— Что ж ты его добром да лаской не приветил? — язвительно сказал Чеботарев, с наслаждением закуривая махорку, которую немедленно достал из мешка. — Ты же проповедовал, что доброй душе другие души открываются? Заглянул бы в его душу… Она, видать, добрая, — гляди, пол-осьмушки табаку нам оставил. Как ты думаешь?

— Черна больно, — сухо ответил охотник. — Садитесь, Екатерина Андреевна, вон и чай готов…

— Садитесь, садитесь, — заторопился Колыванов, подбрасывая дров в огонь. — Здоровы?

— Ничего… — ответила Баженова. Села к огню, вытянув ноги, и тихо добавила: — Это от испуга. Я думала, что Леонов лжет, будто вы ушли дальше… Ваш мешок у него, бегающие глаза его, эта стрельба…

Она низко опустила голову, всхлипывая обиженно и горько, как плачут дети. Колыванов закашлял. Охотник примирительно сказал:

— Сморилась женщина. А в лесу бы и не отличил от мужчины. Идет и не жалуется. Так какие у вас планы, товарищ начальник?