Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы

Павел Иванович не мог произнести ни одного слова. Он впервые видел африканский мираж, и это дивное зрелище взволновало его до глубины души.

— Поехали, — неожиданно хмуро сказал Питер и добавил: — Постарайтесь говорить как можно меньше.

Лугов удивленно посмотрел на него. Молодой бур показал глазами вперед на дорогу. Снизу на холм поднималось несколько всадников в ярко-красных мундирах и желтых пробковых шлемах с блестящими козырьками. Под всадниками были рослые, крепкие, одинаковой вороной масти лошади.

— Разъезд английской полиции, — объяснил Питер.

Поравнявшись с путниками, передний англичанин с золотыми нашивками на рукаве осадил коня.

— Кто вы такие и куда держите путь? — бесцеремонно обратился он к Лугову.

Павел Иванович вынул из кармана свой паспорт и протянул его полицейскому.

— Если не ошибаюсь, — процедил тот сквозь зубы, — вы являетесь подданным его величества императора России?

— Да, я российский гражданин, — ответил Лугов.

— Вы подданный его величества императора России? — педантично повторил полицейский.

Помня совет Питера, Павел Иванович молчал.

— Если не ошибаюсь, кимберлийская администрация запретила выезжать вам за пределы черты города, господин Лугов?

— Я ученый, мне надо видеть как можно больше, — сказал Павел Иванович.

Полицейский помолчал немного и, не найдя, что ответить, резким движением протянул паспорт Лугову и повернулся к Питеру.

— Ну-с, а ты куда собрался, молодчик? Наверное, в шайку таких же разбойников?

Сопровождающие его солдаты дружно загоготали.

— Это не шайка разбойников, — спокойно ответил Питер, — это моя родная община.

— Родная община? Вы слышали, ребята? — крикнул старший солдатам. — Тот цыганский табор, который мы видели вчера, оказывается, его родная община!

Англичане загоготали еще громче.

— Вы невоспитанный человек! — громко сказал Павел Иванович старшему полицейскому.

— А вы помалкивайте, мистер ученый, — огрызнулся полицейский. — По инструкции вашего же консула вам запрещено выезжать из Кимберлея! Так что нечего шататься по дорогам со всякими бродягами! Поворачивайте назад!

Обратно ехали молча. Лугов силился разобраться во всем услышанном. Какая инструкция? Какой консул? Неужели князь Болховитинов, любезный, с хорошими манерами человек, оказался способным на такое?

Но почему? Что может знать о нем Болховитинов? Неужели?.. Неужели тот самый донос, который послужил косвенной причиной его поездки в Африку, следовал за ним из Петербурга, а может быть, даже опередил?

От этих мыслей на душе у Павла Ивановича сделалось гадко. Он ехал, сгорбившись в седле, ни на кого не обращая внимания.

Между тем день подходил к концу. Стемнело. Резко похолодал воздух. На листьях кустов и деревьев выступила обильная роса.

Полицейские вспугнули фазана и с криком помчались за ним по высокой траве. Ударило несколько выстрелов. Перевернувшись через голову, птица кувыркнулась вниз.

Через минуту охотники снова догнали Питера и Лугова.

— Эта проклятая африканская трава так высока, — гудел сзади старший полицейский, обращаясь к одному из солдат, — что мешает нашим лошадям показать все свои верховые качества.

Солнце садилось за горизонт. С листьев деревьев, с кустов падали на землю большие прозрачные капли росы.

Прошло еще несколько месяцев. Павел Иванович Лугов продолжал записывать в своем дневнике:

«…Всегда гадко чувствовать себя под надзором нашей российской охранки. Но особенно гадко бывает тогда, когда, проехав тысячи километров, заехав бог весть в какие земли, даже здесь ощущаешь на себе «недреманное око» околоточного с. Невского проспекта, правда принявшего на этот раз личину дипломата, но так же тупо продолжающего следить за всеми твоими поступками и даже пытающегося выработать для тебя некие нормы поведения. Любезно принимая меня в Кейптауне, князь Болховитинов, оказывается, уже тогда составил и отправил в Кимберлей «инструкцию, определяющую ученого Павла Лугова в Африке нормы поведения».

Во всей этой истории меня особенно забавляет следующее обстоятельство: посылая меня в Южную Африку, наше петербургское географическое начальство явно рассчитывало на то, что вдали от русской действительности я покончу со своим «вольнодумством» и целиком посвящу себя науке.

Господа из Географического общества, мягко говоря, обмишурились. Пытаясь, как сказал один из них мне при отъезде, «спасти во мне ученого, отделить науку от политики», они сделали прямо противоположное.