Михаил Стельмах - Четыре брода

— Не надоело за целый день?

— Да не-ет.

— Смотри, не долго.

— Я скоро, мама. — И только ворота за ним заскрипели, а он уже бегом к броду — к посвисту куликов, к смеху своих товарищей, воевавших с камышами и водой.

А в калитку, побрякивая ключами, бочком пролезает Семен Магазанник. Идет, раскачиваясь, в праздничной слежавшейся одежде, с праздничным лицом и шельмоватыми глазами:

— Добрый день, красавица, добрый день! — подкашивает своей узловатой тенью ее ноги.

Оксана вздрогнула, спряталась от чужой тени под защиту подсолнухов: они, как два солнца, легли на ее плечи, осветив опечаленную красоту вдовы.

— Здравствуйте, дядько.

— Какой я тебе дядько? — Магазанник заморгал, усы его встопорщились, а бугристое лицо выразило недовольство. — Если мужчина старше женщины на какой-то десяток с хвостиком лет, так он еще не дядько… А я только вот старшенького твоего в лодке видел!

Оксана положила руку на подсолнух, что наклонялся под тяжестью своих деток.

— В той самой, в которой убили Ярослава…

Теперь вздрогнул лесник, но тут же богобоязненность смиренно обмакнул в елей сочувствия.

— Не надо, Оксана, не надо. Мертвым — покой, живым — жизнь, какая она ни на есть. Ох, и красивые у тебя подсолнухи, такие большущие! — приценивается то к подсолнухам, то к ресницам чародейки, что гасят и не могут погасить синюю печаль лет.

— Это для Ярослава подсолнухи. Для него сажаю…

Глаза Магазанника заволокла мглистая завеса.

— И опять же напрасно. Ему в раю святые всякое зелье сажают, хоть и не перил он в рай. — Лесник наклонился, сделал пальцами «козу» Миколке, но ребенок не засмеялся, а нахмурился и попятился от чужого дядьки. — Тяжело небось одной с двумя?.. И не говори, не говори, сам знаю: ко всему можно привыкнуть, только не к беде. Это ж надо вспахать, и посеять, и норму выполнить, и со своим огородом управиться! А еще ж и сварить, и спечь, и обшить, и обстирать, и хату прибрать, и за коровой присмотреть, ну, и детям дать толк. За такими хлопотами и лета, и брови увянут.

— С каких это пор вы, дядько, таким пакостливым стали?

— Вот опять «дядько». От этого может затянуть облаками и загреметь на душе. — Висевшие у него на черном поясе ключи от кладовой зазвенели. — А мне б так хотелось, — напомнил давнишние слова Ярослава, — чтоб и в твоих глазах проснулись зори!

— Как же им проснуться?! — вскрикнула вдова, и давний предвечерний туман, простершийся над татарским бродом, окутал ее.

— А ты не горлань, — боязливо огляделся он: не услышал ли кто с улицы? — Давай пойдем в хату, сядем рядком и потолкуем ладком.

— Нет у меня времени на посиделки!

— А ты оставь гордыню, зайди, — понизил голос Магазанник, — не раскаешься. — И снова раздалось звяканье ключей. — Я тебя по-добрососедски учу: живой должен думать о живом. У тебя двое детей, у меня один Степочка. Ты с лица красивая, а у меня есть царь в голове, — чем не пара! Я тебе, как княгинюшке, угождать буду, если ты ко мне со всем уважением. За этим и пришел… Долго я ждал, пока ты станешь вдовою…

На Оксану, будто темная метелица, обрушилась та давняя ночь девичьей любви и этот предзакатный день вдовьей печали. То давнее было несказанным в своем чуде, а это предзакатное — омерзительным.

— Дядько, и не стыдно вам этакую срамотищу городить?!

— Какая ж это срамотища! — повел тот округлыми плечами. — Тут дело житейское. Вместе надо одолевать беду, ибо порознь ее и гром не убьет. Неужто тебе не опостылела одинокая хата, одинокая постель?

— У вас на голове уже белый цвет гуляет, а вы — жениться! — Оксана прижала к себе младшенького. — От ваших слов и вашего притворства святые подсолнухи станут грешными. Уйдите с глаз!

Отказ возмутил Магазанника, и голос его понизился:

— Ну чего ты гонишь меня, я ж не пришел твои подсолнухи красть! Я пришел вдовью нужду убрать, а ты — в крик. А чего? Ждешь, чтоб кто-нибудь принес тебе лихо в торбе? Лучше раскинь умом, загляни в завтрашний день, разве не видишь — ведь теперь с хлебом и то трудно.

— Говорю, уходите!

Зеленые щелки глаз Магазанника налились злобой, еще заметней стали в них серые песчинки.

— Что ты уцепилась за это «уходите», как за кнут? Чем я тебя обидел? Своей любовью?

— Хватит, дядько! Какая там у вас любовь, когда вы каждую юбку встречаете и провожаете бесстыжими глазами!

— Ох, и ведьмочка ты! Уста как бутон, а из уст, камни швыряешь. — Семен чуть не выругался, но сдержал себя — выдержка пригодится больше ругани. Сегодня, значит, не вышло по его. Ну да есть еще у бога дни: не вышло теперь — выйдет в четверг. А если и в четверг не выйдет, все одно из этого сватовства какую ни на есть пользу заполучит: раз он посватался к Оксане, она уж никак не заподозрит его в убийстве Ярослава. Вот оно как! Старого волка за хвост не поймаешь!