Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

Раджапов почувствовал себя в эту ночь очень скверно. Чтоб как-то отвлечься, садился работать над диссертацией, но просидев час, он набросал всего лишь несколько строк, да и те густо перечеркнул — перо было чужим, бумага — жесткой. Он подошел к книжному шкафу, раздумывая, что бы почитать, повертел в руках томики стихотворений Пушкина, Тукая, поставил их на место и взял Горького. Устроившись удобно у лампы, начал читать «Старуху Изергиль».

Он немного рассеялся, но когда дошел до места, где Данко вырывает из груди сердце и, подняв его высоко, освещает темноту — он сильно захватил лицо ладонью, стиснул пальцами и затрясся беззвучно; не глядя положил книгу на стол и, подойдя к кровати, упал на подушку. Каким маленьким он себе показался, ничтожно маленьким, жестоким в своем самобичевании. Но в нем созрело желание — желание открыться. Смяв одеяло, он быстро вскочил и сел писать.

Теперь он не зачеркивал. Он писал. Мысли ложились четкие, они точно цеплялись друг, за дружку.

Вот что он написал в эту ночь:

«В НКВД от доцента Ризы Раджапова.

Это было в 1920 году. Я работал тогда врачом в военном госпитале города Ч. С первых дней моей работы главный врач стремился расположить меня к себе и подчинить своему влиянию. Иногда он начинал беседовать со мной, принимал доверительный, откровенный тон. Незаметно он переходил на политические темы, доказывая, что советская власть недолговечна. Я, не имея тогда каких-либо определенных политических убеждений, и соглашался и не соглашался с ним. То мне казалось, что он говорит правду, то я начинал возражать. Но будучи неискушенным и привыкшим к старому течению жизни, я не мог с ним спорить. Так и жил я, не зная, где правда, да и, говоря откровенно, не старался ее доискаться. В одну из осенних ночей к нам привезли тяжело больного тифом красного командира и положили в мою палату. В то время много писали и рассказывали о мужестве и львиной смелости этого человека.

Ночью главврач сказал мне:

— Он не должен выйти отсюда живым. Я думаю, вы все поняли…

Я смолчал. Впервые в жизни мне приказали, и я не нашел в себе силы возразить. Но через несколько дней состояние больного, казалось, несколько улучшилось. Я с нетерпением стал ждать его быстрого выздоровления, что позволило бы вырваться ему из приготовленной ловушки смерти.

— Слишком долго тянете, Риза Валеевич, — сказал мне однажды главврач, — торопитесь…

И опять я смолчал, я никогда не испытывал подобного чувства бессилия перед наглостью другого человека.

Я понял, что струсил, но было уже поздно.

На четвертую ночь после поступления в госпиталь больной потерял сознание. Мне казалось, что в момент моего отсутствия ему дали яд.

Куда-либо пойти сообщить об этом я не мог, так как больной лежал в моей палате и поверили бы скорее главврачу, нежели мне и, конечно, во всем оказался бы виновным только я один. Я боялся за себя.

В госпиталь стали поступать новые раненые. В моей палате не было свободных коек, но несмотря на это главврач, будто разговор шел о перемещении вещей, сказал, указав на носилки одного из прибывших:

— Риза Валеевич, примите этого… вместо того командира.

— А как же быть с командиром? — чуть не закричал я.

— В мертвецкую! Живее поворачивайтесь, доктор… Лучше побеспокойтесь о живых, чем о мертвых, — сказав это, он прошел в палату.

Я не стану описывать свое состояние. Я сожалел, что на мне белый халат, что я врач, — мне было стыдно.

Командира понесли в мертвецкую. Главврач сам держал носилки с одной стороны. Я даже не успел крикнуть: „Постойте! Что вы делаете? Куда вы уносите моего больного?“ — как главврач оборвал меня:

— Я вам, кажется, велел принимать больных… Идите, идите. Только не путайте живых с мертвыми.

Пораженный внезапной смертью командира, я остолбенел. Острой вспышкой пронзила мысль: „Он, он убил его!“

Больше я не ввязывался в разговор с главврачом. Я понял — он враг. Он убийца. Но сейчас я задаю себе вопрос: „Не было ли сочувствием врагу, соучастием с ним то, что я, зная о его вредительстве, не сообщил о нем в соответствующие органы и, наконец, не сумел спасти командира? Это было сочувствием?“

Вскоре позвонили по телефону и справились о состоянии здоровья командира.

— Тяжелое горе постигло нас, товарищи. Командир Кахарманов умер сегодня ночью, — ответил главврач.

У меня закралось сомнение — главврач был наигранно печален при телефонном разговоре и даже после, делая утренний обход, он вдруг пригласил меня с собой и выглядел растерянным.