За поворотом река была прямая, чистая; на левом берегу широко простерлись луга и поля, а правый берег вдруг поднялся и стал уходить к небу. Он забирался вверх так круто, что никто не сумел угнаться за ним. Веселый березовый лес устал быстрее всех и остановился невдалеке от подножия, лохматые неряхи кусты присели на половине склона, желтоглазые деревенские избы, помогая друг дружке, забрались еще выше, но все же не достигли Вершины, и была эта Вершина, темнеющая в поднебесье, пуста и величественна.
Капитан, стоявший у рубки, протянул руку в проем двери и дернул за какую-то веревку. Заклокотал, зафыркал на трубе у Буксира медный бочоночек, похожий на игрушечный самовар, — и вот необычайно густой, тяжелый и медлительный гудок поплыл над рекою. Казалось, вздрогнули от него и вода и берега; откликнулся ему молчавший лес, и пугливое эхо, будто по ступенькам, поскакало на гору. И позднее всех — уже после берегов, деревьев и горных склонов — отозвалась на гудок Вершина. Она ответила таким глухим, подземным и торжественным голосом, что разом утихли все другие голоса на реке…
— Что это?.. Это зачем?!. — восхищенным шепотом спросил Степа у Капитана.
— Это мы с тезкой поздоровались, — сказал Капитан, и погасли кристаллики под его бровями, и раздвинулись его усы в улыбке. — С настоящим Иваном Грозным.
— А кто это настоящий Иван Грозный?
— Царь такой был, — ответил Алешка, глядя поверх капитанской головы.
— Нет, не царь, — сказал Капитан. — Человек такой был… Иван Сергеевич Грозный. Вон из этой деревни.
— А-а… — протянул Алешка. — Я слышал. Он какой-то подвиг совершил, верно?
— Не знаю, — сказал Капитан. — Может быть.
— Ну как же. Вот вы его гудком приветствуете. Отдаете салют. Ведь не просто так, а за что-нибудь, правда?
— Он работал, — сказал Капитан. — Всю жизнь работал: плоты гонял, грузы сплавлял. Вот и все. И помер на своем судне. Вот на этом самом.
— Значит, до конца стоял на посту! — сказал Алешка. — Теперь все ясно.
— Да, — подтвердил Капитан, помолчав. — Конечно… До конца стоял на посту.
Поворачивалась гора на правом берегу, заходящее солнце освещало теперь одну ее Вершину, как будто показывая ее всем, и там, в поднебесной выси, вдруг показалась красная пирамидка бакена. Нет, это был не простой бакен. — Степа уже знал, что обыкновенные бакены расставлены по реке, — а это был особенный Бакен, вознесенный на макушку горы, стоящий выше самых высоких деревьев, выше тесовых деревенских крыш, выше даже самой пустынной и величественной Вершины. И человек, которому поставлен такой памятник, наверное, тоже был необыкновенным. Степа как будто увидел перед собой Человека, который своими руками таскал по реке плоты, носил грузы, водил тяжелые баржи; сейчас он стоял над рекою, сам, как гора, могучий и старый, здоровался с проходящим Буксиром, как с младшим своим братом.
— Да, — подтвердил Капитан, помолчав. — Конечно… До конца стоял на посту.
Капитан вытащил Алешкины папиросы, машинально распечатал пачку и закурил. Степа все еще смотрел на вершину горы, и капитан смотрел на вершину горы — на тот крохотный, еле заметный красный бакен, теплившийся живым угольком. И опять была странная перемена в выражении лица у капитана: заросшее волосами, сумрачное, оно стало теперь и гордым и торжественным, и неожиданно для себя Алешка вдруг понял, откуда это выражение… Капитан был из того большого, по-настоящему взрослого мира, где жили люди, подобные Ивану Сергеевичу Грозному, где шла трудная, взрослая работа и где все думали и тревожились совсем не о том, о чем думал и тревожился Алешка. И ему, помнившему презрительный капитанский взгляд, обидевшемуся за этот взгляд и за историю с папиросами, сейчас отчего-то захотелось, чтобы капитан снова посмотрел на него осуждающе — пусть с тем же презрением, со злостью, с отвращением даже… Но капитан просто не замечал его. Плыли над рекой хриплые, простуженные буксирные гудки, капитан стоял от Алешки в двух шагах, а на самом-то, деле был столь же далек, как и та вершина горы, окрашенная уходящим солнцем.
«Ну и пусть!.. — подумал Алешка, сердясь на себя и тотчас же по привычке перенося обиду на других. — Ну и пусть! Тоже мне выискался тип!..» И он представил себе капитана, чешущего спину о косяк, вспомнил его тогдашнее довольное и простоватое лицо, а затем стал думать про то, что впереди еще длинная дорога. Он, Алешка, все равно поедет по этой дороге так, как захочет, и на всех капитанов ему, в сущности, наплевать…
Читать дальше