Римма Коваленко - Конвейер

Верстовская так о своей работе не расскажет. Надька работает, как кого догоняет: ах, у тебя двумя движениями проводок прикручивается, хвостик из-под паечки не торчит? А я что, хуже? Да у меня и руки ловчей и голова умней. Сидит, вертит косицами, не дождется, когда мастер подойдет к ней.

— Татьяна Сергеевна, пойдемте обедать вместе. Мне поговорить с вами надо.

— А после работы?

— Мне в пять на хореографию. Я теперь танцую. Вы разве не знаете?

— Лучше бы ты уроки учила, танцовщица, занятия в школе не пропускала.

— А я учу. По истории пятерку в прошлом месяце получила. Можете проверить.

— В прошлом месяце. Ох, Надежда, на третий год ведь останешься. Восемь классов не можешь кончить. Давно бы в техникуме была, если бы меньше танцевала да прыгала.

— Не пойду я с вами обедать! Передумала. Занудили своими словами. И не стойте за спиной. На нервы действуете. Лучше у Бородина постойте. Поглядите, как он свои штаны изгваздал — все колени в канифоли.

Шурик Бородин работает внимательно, но много сил тратит на позу. Хочется ему, чтобы со стороны казалось, что работает играючи. А со стороны как раз и бросается в глаза нарочитость. Посидел месяц на сборке и опять вернулся на монтаж. Не оставляет его зуд изобретательства. Один на всем конвейере пользуется не кисточкой, а пипеткой. Мастеру ничего не сказал, отнес свое новшество в НОТ. Там, конечно, его похвалили, сказали, что пипетка — шаг вперед по сравнению с кисточкой, но надо, чтобы она прошла испытания.

— Шурик, штаны мама стирает? — спрашивает мастер.

— В химчистку ношу. Сам.

Блок подъехал к нему, и Шурик, забыв на этот раз, как он выглядит со стороны, втягивает голову в плечи, и руки рывком, словно перепрыгнув препятствие, приступают к работе. Лицо при этом меняется, становится более взрослым, значительным.

Татьяна Сергеевна давно заметила: человек, поглощенный работой, становится красивым. Даже от рождения красивый достигает вершины своей красоты, когда отдастся работе. Много раз, запуская конвейер, она убеждалась в этом, видела, как в считанные секунды меняются, вспыхивают красотой лица. Потом уже, когда блок отъедет от рук, какая-нибудь деваха вытаращит глаза, вздернет подбородок, полагая, что это ее красит, и знать не знает, какой красавицей была минуту назад.

Как насчет субботы, Бородин? Расчистим стены родного цеха?

С электролитами опять чехарда. Опять стенка в переходнике, как стеклянная, не подойди к ней, не дыхни в ее сторону — блоки без электролитов в три этажа стоят. Поставщики. Не слово, а заклинание! Тысячи лиц в этом слове, а никого не разглядишь, не схватишь за шиворот. У нее же другое слово — «конвейер», и все лица — вот они — известны лучше собственного.

— Расчистим! — Шурик Бородин по-хозяйски, как старожил, относится к цеху. — Расчистим, чтобы было куда складывать следующую партию. Мы же не можем их до потолка наваливать, всему есть предел. Правильно я говорю, Татьяна Сергеевна?

— Разговорчики, Бородин.

— Вы меня не так поняли, — дает задний ход Шурик. — Я за энтузиазм. Когда будете писать характеристику в военкомат, не забудьте про энтузиазм. И еще такую фразу: «И вообще он обаятельный и покладистый парень». Договорились?

— Когда это кончится? — спрашивает Марина.

Началось! Колпачок заявил, что «этому конца не видно», теперь вот Марина.

— Когда поставщиков тряхнем, тогда и кончится, — отвечает Татьяна Сергеевна. — Комиссия от завода скоро к ним поедет.

— А сами, без комиссии они там не соображают?

— Марина! — Зоя бросилась на выручку мастеру. — При чем здесь Соловьева? Зачем ты ее терзаешь? Ты можешь в субботу прийти и не прийти, а она всегда приходит.

— Оттого, что все приходим, это и не кончается. — Марину даже Зоин окрик не охладил. — Я бы поняла, если бы этих электролитов вообще не хватало, а то ведь в итоге все один к одному сходятся. А работаем больше, и продукция наверняка от этого дороже.

Права Марина. И сказать ей в ответ нечего. И она, мастер, была права на партбюро. Плохо вела себя, но по существу права. Все правы, и нет виноватых, а дело страдает. И не только дело. Зоя привыкла относиться к таким вот неувязкам как к стихийному бедствию, а молодежь привыкать не хочет.

— Как я поняла, — сказала Татьяна Сергеевна, — ты в субботу не придешь?

— Приду, — ответила Марина и повернулась к ней спиной. — Как же я могу не прийти, если все придут.

Татьяна Сергеевна всегда гордилась рабочей дружбой, считала ее смыслом своей жизни. Каждую Марину, каждую Соню на части не делила: эта часть на конвейере, а эта — сама по себе, в своей личной жизни. Каждого целиком принимала. Толку ли от Надькиной чистенькой работы, если уроки не учит, двойки в школе хватает, из-под парика завистливым, неумным взглядом на жизнь смотрит? Велика ли радость от Сониных побед — сына растит, институт закапчивает, в недалеком будущем ее, мастера, начальством станет, — если нет в Сонином сердце крупинки сочувствия к другим людям? Выбралась Соня из собственной беды, встала на ноги. Потому что люди были рядом, поддержали. А ведь сама подсобить никому не желает. Где теперь та женщина, мать Юры? Уехала? Или ждет, что опомнится Соня, простит?