Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

К утру все нелепости тягостно длинной ночи улетучились, растворились, как пар в синем воздухе, и мы покидали этот дом благодарные и тихие, веря, что нас не подстерегают опасности, выпавшие на долю его хозяев. Как-то незаметно следом вышел Степан; его робкое, тоскливое покашливание я услышал за спиной, когда надо было сворачивать на дорогу, ведущую к автобусной остановке. В больших, выше колен, валенках, накинутом поверх домашней ситцевой рубахи полушубке, сползающей на глаза шапке он представлял зрелище скорее удручающее, нежели забавное. Мне подумалось, что и плетется он лишь для того, чтобы еще хоть чуточку побыть с нами, с кем может быть вполне откровенен.

Степан тронул меня за локоть, попросил:

— Погоди маленько.

Когда Женя отошла на несколько шагов, и мы остались вдвоем, он приблизил ко мне скорбный треугольник лица.

— Слушай, дал бы ты денег.

Его просьба меня удивила, и с языка сорвался прямо-таки идиотский вопрос:

— Зачем?

— Надо.

— А сколько?

— Рублей пятнадцать — двадцать.

Я присвистнул. Таких денег у меня с собой не было.

— Ну и запросы!

— Так замерзнуть же могли! — возмутился Степан. Помедлил, перешел на деловой тон: — Ели, как в ресторане, спали, как в гостинице, — там бы с вас еще больше слупили.

— Вон оно что! — Только теперь я понял, куда он клонит. Выходит, гостеприимство имело свои расценки. И шепот ночной вспомнился, и Дашина фраза к этому случаю… Что же было делать, как избавиться от тошнотворного отвращения и беспомощности? К счастью, почти тут же в голове мелькнула мысль: у меня ведь есть часы. Пусть они куплены на первую в жизни зарплату и потому особенно дороги, но для меня ничто сейчас не представляло такую ценность, как свобода от этого окопного человека. Отстегнув ремешок, протянул, было, ему часы, но едва его руки обрадовано метнулись навстречу, меня взорвало — отошел в сторону, к рыхлому сугробу, копнул ногой раза три, чтоб ямка получилась поглубже, бросил в нее часы и засыпал снегом.

— Теперь бери.

— Была нужда, — Степан колебался или делал вид, что колеблется, и как-то неестественно ерзала на голове шапка, будто он шевелил под ней ушами. Но вот шапка застыла, спина напряглась: казалось, какой-то очень сильный сигнал поступил извне. Степан бочком, но настырно шагнул к сугробу. Мельком, уже поворачивая к дороге, я заметил, как в окне, между качнувшимися портьерами, появилось и исчезло красивое Дашино лицо.

Когда я догнал Женю, она спросила:

— Что так долго? Сколько можно прощаться?

— Видишь ли… — неопределенно протянул я.

— Все-таки они милые люди, — вздохнула она. — Ночью — и до чего хорошо встретили! Потеснились сами…

Я промолчал.

— И чего тебе не спится? Как будто кто-то гонит из дома…

— Я сейчас, мама, сейчас.

Мать только притворяется недовольной, и Ленка об этом знала. Потому что, вернувшись оттуда, она уже не ложится в постель, а принимается хлопотать на кухне, готовит завтрак, и Евдокия Семеновна, намаявшаяся за свою долгую жизнь с этой самой готовкой на большую семью, может позволить себе подремать лишний часок.

Края неба над горными хребтами слегка заалели, потом алая кровь восхода медленно и величаво потекла дальше, наполняя собой и оживляя бесцветное раннее небо. Первые пятна света упали на озябшую за ночь землю, рассыпались по ней, еще неуверенно, робко, словно их могли не принять, оттолкнуть, отослать назад.

Ленка остановилась у проходящей через село дороги, глянула вверх, откуда скользила, как река, тугая матовая лента асфальта — мимо нее, в сторону большого города и стала ждать.

Ничем не нарушаемая тишина стояла над миром, едва приметный ветерок нес запахи пожухлой травы и палого слежавшегося листа. Зыбкое очарование нарождавшегося в солнечных красках утра, грустные блуждающие запахи осени лишь чуточку, самым краешком притрагивались к Ленкиным чувствам; вся она жила ожиданием своего счастливого мгновения, была устремлена вдаль — и ладными, но еще тонковатыми ножками, и ясным с детской пухловатостью щек лицом, и легкими руками-крылышками, которые непроизвольно то прижимались к бокам, то приподнимались, словно она собиралась взлететь; окружающее только оттеняло ее настроение, но не влияло на него.

Когда рассвет набрал силу и стога сена за селом, бригадные постройки уже не виделись словно бы в дымке, а проступали четко и определенно, на дороге показался велосипедист. Он мчался вниз на большой скорости, и его красная рубаха полыхала молодым веселым огнем. Ленка встрепенулась, глаза ее заблестели, и она подалась навстречу этому огню. В нем было что-то магическое, влекущее, чего Ленка еще не понимала, но преодолеть не могла.