Михаил Колесников - Большие расстояния

— Земцов! Живо… — Кошелев помедлил и добавил: — И вы, Лойко.

Матрос Лойко вздрогнул, суетливо ощупал гранаты, почувствовал, как мелко дрожат пальцы. Он краем глаза взглянул на Земцова и успел заметить, что тот ничем не выдает своего волнения. Только чуть наморщил лоб.

— Действуйте!

Земцову и Лойко удалось сравнительно быстро подобраться к дзоту. Не поднимаясь, они забросали амбразуры гранатами и бутылками с горючей смесью. Пулеметы врага стихли. Оставалось лишь найти выходы из дзота и заложить взрывчатку.

На губах старшего лейтенанта Кошелева появилась улыбка:

— Вперед, друзья, вперед!..

Разведчики устремились к дзоту, и в это самое время из-за хребта появились «мессершмитты». Рокот их моторов слился со стрекотанием автоматических пушек и разрывами бомб.

…Андрей Кошелев не почувствовал боли. Он только успел заметить, как брызнуло перед глазами зеленое пламя. Потом сознание заволокло туманом. Бой еще продолжался, но старший лейтенант больше ничего не видел и не слышал. Он не знал также, что из лощины подошли свежие силы егерей. На самой высоте завязалась рукопашная схватка. Мичману Соловьеву, взявшему на себя командование, все время приходилось выкраивать резервные группы, перебрасывать их на самые трудные участки. Он перебегал от одного отделения к другому и там, где людям приходилось трудно, действовал автоматом, как простой боец. К ночи почти весь боезапас был израсходован.

Всего этого не знал старший лейтенант Кошелев…

…Андрей вылез из спального мешка, с удивлением огляделся по сторонам. Нависающий над лагерем экспедиции утес хорошо защищал от ветров. Было тихо. Комолые олени стояли неподвижно, словно окаменевшие. А солнце, целые потоки солнца заливали склон и вершину хребта. Наташа хлопотала у чайника, дым тонкой голубой струйкой поднимался к безоблачному небу. Проводник Уйбан был занят починкой сбруи. Рабочие уже проснулись и сновали по лагерю. Некоторое время Кошелев исподтишка наблюдал за Наташей, потом поднялся, размял затекшие руки и ноги, подошел к костру. Девушка вскинула на него усталые серьезные глаза:

— Проснулся? Так что же будем делать дальше? Продукты на исходе, а до ледников еще два дня пути, не меньше. Может быть, в самом деле послать Уйбана в Оймякон? Просто досадно — так глупо просчитаться…

— Если бы не этот разиня Лойко, все было бы в порядке, — отозвался Андрей. Он вспомнил, как из-за неосмотрительности рабочего Лойко целый тюк с продуктами съехал со спины оленя и сорвался в пропасть. Искать его среди нагромождения скал было бессмысленно, а кроме того, на это ушло бы очень много времени.

Он задумался, потом сказал:

— Черт знает что! Приснится же такое…

Наташа улыбнулась:

— Опять какие-нибудь кошмары? Высота сказывается. Я тоже стала спать плохо.

— Вот именно кошмары. Знаешь, что мне привиделось? Как будто война… Ну и я… где-то на Севере, чуть ли не в Норвегии. А Лойко — матрос. Подводник… Соловьев — мичман, а другие наши рабочие — матросы в тельняшках. Штурм высоты… стрельба, самолеты…

И будто бы меня… убили… Понимаешь?.. Убили! А ты далеко-далеко… здесь. А я там… И до того все реально, что до сих пор сердце вон как колотится…

Взгляд Наташи потеплел, она провела ладонью по его щеке:

— Расстроенное воображение. На этой высоте не такое может померещиться. Ну, а разлучить нас, конечно, ничто не в силах… Если умрем здесь от голода и стужи, то вместе. Помнишь, у Маяковского:

Они позавтракали и двинулись в путь.

— Если за той вершиной не найдем озеро, то пошлем Уйбана в Оймякон, — сказал Кошелев.

Они поднимались все выше и выше. В глубоких ущельях лежали густые тени. Тугой ветер рвал одежду. Но Андрей не чувствовал усталости. Рядом была она, его Наташа, маленькая, но сильная, готовая к любым испытаниям.

И когда они поднялись на вершину, то невольно остановились. Там, внизу, что-то вспыхивало и гасло, искрилось, переливалось на солнце.

— Как море! — воскликнул Андрей.

— Это озеро, — тихо произнесла Наташа, прикоснулась к его руке, и он ощутил теплоту ее ладони. — Мы у цели… Там месторождение…

— Мы у цели… — повторил он.

…Утренний ветер шевельнул русую прядь на голове мичмана Соловьева. У взорванной двери дзота лежал матрос Земцов. Ничто не нарушало глубокой тишины, и думалось, что на высоте не осталось ни одного живого человека. Но это было не так. Прислонившись к гранитной глыбе, сидел матрос Лойко и с безучастным видом разглядывал раздробленную ногу. «Пожалуй, придется заводить костыль, — думал он. — Как-то примет Люда меня такого?..» Он вспомнил, как врезался в гущу егерей, размахивая автоматом, и даже почувствовал некоторое самодовольство. Теперь никто не назовет его салагой. Для первого боя он зарекомендовал себя неплохо. А ногу подлечат, обязательно подлечат…