Владимир Солоухин: Прекрасная Адыгене

Во Франции не обедают без вина. Во всем мире не беседуют друг с другом без сигареты в левей руке и без стакана в правой. Сколько протокольных мест вы посетите за день (газета, телевидение, режиссер театра, мэр городка, известный художник, Общество культурных связей), столько вы и получите чашечек кофе и рюмочек коньяка к нему. Восемь посещений – восемь чашечек. Удобное кресло, сигаретный дымок, доброжелательный, но дежурный разговор, запланированный тем департаментом международных дружественных связей, который осуществляет по отношению к вам французское (румынское, польское, датское, чехословацкое) гостеприимство.

Постепенно накапливаются годы и годы физического бездействия, и, конечно, пятнадцатиминутная утренняя гимнастика, если бы она и была ежедневной, уже не меняла бы плачевного положения дела.

Вот поеду на летнее время к себе в деревню, там возьмусь за себя как следует. И правда, вскочив утром, пробежишься до речки, помашешь руками вверх и в стороны, окунешься в холодную воду. Все это заняло у тебя полчаса.

Потом потянет с севера знобким, обжигающим ветерком, прыснет дождь, грязь разведется под ногами. Чтобы идти на речку, надо надевать плащ, резиновые сапоги. Пропустишь одно утро, пропустишь второе, на третье окажется, что вода в реке замутилась после дождей.

Отводишь себе два железных часа для прогулки в дальний лес, для быстрой ходьбы. Не бог весть какая физическая деятельность, но все же рубашка прилипает к лопаткам, и так приятно омыться по пояс, переодеться в сухое. Но приходишь однажды с такой прогулки – и ждет тебя телеграмма, вызывающая в Москву по неотложным литературным делам. А то и просто без телеграммы понадобится съездить во Владимир для ремонта машины, или наступает жара, в которую никак не захочется высовывать нос из прохладного, затененного дома.

В грибную пору двигаешься больше обычного. Приходится даже и нагибаться, но недолго длится активная грибная пора. Да и смешно называть работой, физической нагрузкой неторопливое, лирическое собирание грибов.

Пресловутый бег трусцой, который мог бы быть ежедневным и только в этом случае действительно полезным, почему-то не прививается ко мне, хотя и было несколько добросовестных попыток. Во-первых, и в молодости, в пору физкультурных трусов и маек, в пору кроссов и значков ГТО, я не любил бегать. Легкие начинает распирать от острой боли, во рту накапливается клейкая, горьковатая слюна; вместо спортивной радости испытываешь мучения, которые продолжаются еще с полчаса после того, как дистанция пройдена. Вернуться к ненавистным ощущениям теперь, когда вместо двадцати трех лет тебе сорок восемь, а вместо семидесяти двух килограммов ты весишь все девяносто, пожалуй, граничило бы с маленьким подвигом. Но попытки, говорю, были.

В Кобулети есть красивая набережная, с одной стороны освещенная синим морем, а с другой затененная узловатыми низкорослыми соснами. Она заасфальтирована, бегать по ней было бы удобно, и около шести часов вечера я побежал. До выбранной глазами отметки и обратно получалось километра два. Для начала достаточно. Мужественно я трусил через недоуменные взгляды грузинских старух в черных одеждах, выползших на набережную подышать вечерним морем; через понимающие, но иронические взгляды русских отдыхающих, прогуливающихся небольшими группками и попарно; через веселые взгляды местных смуглокожих мальчишек, гоняющих по широкой набережной на велосипедах и выполняющих в горизонтальной плоскости что-то вроде фигур высшего пилотажа.

Реплики были самые разные. Что говорили мне вслед старые грузинки, я не знал. Они говорили по-своему. Мальчишки-велосипедисты бросали мне, поравнявшись, что бегать надо утром, а не теперь. Из трех русских женщин, шедших прогулочным рядком, одна, поглядев на меня, насмешливо спросила:

– Ну и что?

– Потом посмотрим, – ответил я ей, но она, наверное, уже не слышала.

– Что это значит? – спросила другая, из другой группы.

– Надо рубашку надевать, – серьезно посоветовал мужчина моих же лет. – Ветерок пойдет с моря, застудишься.

– Жирок растрясает, – пояснил следующий мужчина своим спутницам.

– Эх, родимый… – посочувствовал третий.

Тут я поравнялся с пивным ларьком, и круглолицый и добродушный рязанец или владимирец, с животиком, заметно растягивающим синий тренировочный костюм, и в тапочках на босу ногу, сказал мне, сдувая пену:

– Ну чего мучаешься-то? Остановись, пивка выпьем, у меня и воблинка есть.