Владимир Дягилев: Доктор Голубев

— Сестрица, мыть не нужно. Перемените белье и везите больного в пятое отделение. Пусть положат его ко мне, в сто седьмую палату.

Сухачева уложили на каталку и повезли.

Голубев сел к столу, принялся заполнять историю болезни.

Но ему не сиделось. «Что-то здесь не так! Даже для крупозной пневмонии больной выглядит очень плохо. А у него и для крупозной пневмонии данных нет. Почему такая высокая температура, одышка, синие губы, слабый пульс? Почему так «отяжелел» этот крепкий юноша за три дня? Как бы мне тут не ошибиться».

Голубев оставил историю болезни, поднялся на третий этаж, в свое отделение.

Сухачев еще лежал на каталке. Над ним склонилась Ирина Петровна. Подойдя ближе, Голубев услышал его просьбу:

— Душно… Поднимите меня повыше…

— Сейчас, голубчик, сейчас, — успокаивала Ирина Петровна и позвала: — Василиса Ивановна!

Из палаты вышла няня — маленькая, толстая, круглая, с короткими руками. С ее помощью Ирина Петровна подняла больного повыше.

— Вы не очень устали? — спросил Голубев больного.

— Нет… ничего…

— Тогда разрешите, я вас еще послушаю? Сухачев молча согласился.

Голубев еще раз осмотрел больного. Но ответа на свой вопрос так и не нашел.

— Сестрица, дайте химический карандаш, — попросил Голубев и тут же предупредил больного: — Я вас немножко разрисую. Это легко ототрется спиртом.

По поведению врача Сухачев понял, что он не может определить болезнь. Ему захотелось ободрить врача.

— А нельзя ли вовнутрь? — спросил Сухачев.

— Что вовнутрь? — не понял Голубев.

— Да спирт. — Сухачев попытался улыбнуться: передернул бровями и тотчас застонал от боли — брови сошлись, образуя на лбу и переносье глубокие морщины.

И тут Голубев по-настоящему осознал, насколько тяжело болен этот человек. Очень тяжело, если даже улыбнуться не может.

— Спирт найдем, — в тон шутке отозвался он. — Вот только поправиться надо.

Голубев определил границы сердца, отметил их карандашом. Карандаш не потребовалось смачивать: кожа была влажной. Сердце больного билось глухо, с перебоями. Его биение напоминало робкий стук в дверь. Постучит тихонько и торопливо и подождет ответа. Постучит и подождет.

— Сестрица, скажите, чтобы взяли кровь и сделали рентген грудной клетки.

— Лаборанта я уже вызвала. Рентгенолог ожидает больного.

— Вот и отлично. Везите.

— Не ввести ли ему камфору? — осторожно спросила Ирина Петровна.

— Да, да. Камфору вместе с кофеином…

И рентген, и анализ крови ясности не внесли. Голубев, взволнованный и недовольный, вернулся в свой кабинет, закончил историю болезни. Оставалось написать диагноз — всего несколько слов. Но от этих слов будет зависеть все — лечение, уход, жизнь человека.

Что же все-таки у больного?

Голубев четким, красивым, прямым почерком написал диагноз: центральная пневмония; хотел приписать что-нибудь о сердце и поставить знак вопроса. Так делают некоторые врачи. Но ему показалось это нечестным: ведь он не знает, что у больного. И Голубев ничего не приписал о сердце.

На улице было пусто. Все так же раскачивался фонарь. Моросил дождь. Мокрый асфальт блестел, как стекло. Желтые дрожащие отблески уличных фонарей пересекали дорогу. И только в доме напротив в одном окне все горел свет.

Перед тем как отправиться в палату, полагалось сдать на хранение дежурной сестре документы и ценности.

Сухачев вынул из карманов свое «имущество»: два носовых платка, бумажник, несколько писем из дому, записную книжку и карандаш.

— Давайте, голубчик, я вам помогу, — предложила Ирина Петровна.

Сухачев отрицательно покачал головой, попросил, чтобы его подняли повыше. Он сдал сестре красноармейскую книжку. Все остальное сложил в платок, завязал крест-накрест, сунул под голову.

— Везите, — приказала сестра.

Санитары взялись за каталку и повезли больного в палату. Ирина Петровна полистала красноармейскую книжку. Там лежала фотография с зубчатыми краями. Сестра поднесла ее к настольной лампе. С фотографии смотрела красивая девушка с чуть вздернутым носиком и комсомольским значком на груди. «Должно быть, невеста», — подумала Ирина Петровна.

Санитары укладывали Сухачева на койку.

— Повыше… поднимите меня повыше… — просил он санитаров.

— Василиса Ивановна, принесите еще подушек, — распорядилась Ирина Петровна.

Сухачева уложили, он как будто успокоился. Санитару и няня ушли, Ирина Петровна осталась возле койки. Сухачев часто дышал, и при каждом вдохе брови вздрагивали — он сдерживался, чтобы не застонать.