Даниил Краминов - Сумерки в полдень

В машине, по дороге, полпред, скорее думая вслух, чем делясь со мной своими впечатлениями, сказал, что, судя по всему, Бенеш хочет соглашения с Гитлером, конечно, с минимальным ущербом для Чехословакии, а не решительной схватки, разумеется, при военной поддержке Советского Союза. Чехословацкая буржуазия предпочтет передать во вражеские руки не только Судетскую область, но и Прагу, лишь бы сохранить в своих руках банки, заводы, земли; собственность для нее дороже национальной независимости.

Наверно, обстановка начинает действовать на нервы — хочется домой, в Москву. Я готов сейчас вернуться в свой район на любую работу, которую мне доверят, уж очень надоело это постоянное лицемерие политиков, лживость прессы, извращающей любой наш шаг, преподносящей все, идущее из Москвы, с такой дозой добавлений, измышлений и искажений, что хочется ругаться самыми последними словами. А как ты себя чувствуешь? Привык? Или пока лишь осматриваешься? Сначала все осматриваются с интересом, а как только осмотрятся, то начинают мечтать, как бы поскорей вернуться домой. Ну, пока! Надеюсь, что после этого письма в тебе заговорит совесть и ты напишешь мне. Будь здоров!

Письмо Сашки-Некогда расстроило Антона. Он не ожидал, что хитрый, лицемерный спектакль, который разыгрывали лондонские «артисты в жизни», повторяется в другой постановке, но по тому же сценарию — в Праге…

Третье письмо было от Володи Пятова. Оно начиналось с обычных приветствий и приветов от Тани, Тихона, Гали и вопросов, как чувствует себя Антон, как переносит английский климат («туманы и дожди вперемежку с ветрами»), пищу, которая славится своим однообразием («неужели они в самом деле едят каждое утро овсянку и яичницу с беконом, ежедневно протертый суп и вываренную говядину и в пять часов непременно пьют чай?»). После этого Володя перешел к тому, что называл «заслуживающим внимания».

«Прежде всего, — писал Володя, — расскажу тебе об атмосфере в Берлине. Она накалена до предела и накалена искусственно. Геббельс призвал всех жителей Германии слушать последнюю «историческую, определяющую судьбу Европы» речь Гитлера, а гауляйтеры, бецирксляйтеры, ортсляйтеры и блокляйтеры позаботились о том, чтобы этот призыв не остался втуне: жителей городов и поселков сгоняли в театры, кино и, установив мощные громкоговорители, заставляли слушать даже на площадях.

На другой день газеты преподнесли эту речь под крупными заголовками: «Война или мир?», «Мы готовы на все!», «Последнее слово сказано!»

Утром по Вильгельмштрассе снова шли воинские части, направляясь к чехословацкой границе. Гитлер появился на балконе имперской канцелярии, чтобы приветствовать их, но, не обнаружив на противоположной стороне улицы восторженной толпы берлинцев, тут же скрылся за дверью, и солдаты напрасно чеканили шаг и искали глазами «своего фюрера»: двери и окна канцелярии были закрыты. Нежелание берлинцев собраться на Вильгельмштрассе, чтобы проводить «войска, идущие умирать за великую Германию», привело Гитлера в бешенство, и он, как рассказывают, набросился с бранью на Геббельса. Тот свалил вину на Гиммлера, показав Гитлеру листовку, содранную со стены дома в «красном Веддинге». Это было обращение коммунистов к немецкому народу выступить на защиту Чехословакии. Ночью листовки были расклеены во всех рабочих районах Берлина, и еще в полдень они ярко белели на темно-бурых стенах. Гиммлер, вызванный Гитлером, пытался оправдываться: Геббельс мобилизовал накануне эсэсовцев и полицейских, заставив следить за тем, чтобы население слушало речь фюрера, и коммунисты воспользовались их отсутствием, чтобы расклеить листовки.

На этот раз главный жандарм империи сказал правду. При последней встрече наш друг Гейнц намекнул мне, что, когда наступит решающий момент, они обратятся к народу с призывом помешать войне, и я думаю, он имел в виду это обращение. Кстати, Гейнц передает тебе привет, а мне напомнил, чтобы непременно доставил тебя к нему, когда опять окажешься в Берлине. Он оправился после казни его друга и теперь настроен непримиримее, чем когда-либо. Охвачен жаждой действия. Его сын — помнишь «штурмовика», напугавшего тебя? — просил меня посоветовать отцу «подумать и о себе». Гейнц, как я и ожидал, ответил, что «думать о себе сейчас некогда и не нужно».

У Гейнца встретился с Юргеном, и тот рассказал, что его опять предупредили «быть готовым». Майор-родственник сказал ему, что некие генералы не отказались от намерения выступить против Гитлера, если тот втянет Германию в войну на два фронта. По словам майора, они направили Гитлеру то ли ультиматум, то ли просто меморандум, в котором предупреждают против смертельной опасности такой войны. Границы Чехословакии, по оценке генералов, самой природой созданы как укрепления, которые трудно атаковать. Инженеры и саперы превратили эти укрепления в неприступные форты, снабженные самой лучшей артиллерией, какую знает Европа. За фортами — танковые дивизии с техникой, превосходящей по броне, маневренности и огневой мощи немецкие танки. С воздуха их поддержат современные авиационные силы, на помощь которым могут быть через Румынию переброшены эскадрильи советских самолетов.