Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— О Том, ты опять шутишь!..

— А что остается, мам? И в самом деле, одним ртом меньше, и нашей Пегги будет легче содержать на свое маленькое жалованье большую семью.

— Перестань, Том! Прошу тебя, перестань! Как ты можешь так говорить?

Антон поднялся из-за стола и, сказав, что должен уйти, поблагодарил хозяев за гостеприимство. Его не удерживали, но Пегги вызвалась его немного проводить: ей все равно нужно было позвонить Марте и узнать, вернулся ли Фил.

— Его арестовали, — невольно вырвалось у Антона. — Я видел, как его схватили, посадили в полицейскую машину и увезли, и Макхэя и Хартера тоже.

— Тогда я непременно должна позвонить Марте и сказать ей, что случилось. Непременно!

Томас тоже поднялся из-за стола и, надев берет, насупленно объявил:

— Я с вами.

Сестра взглянула на него с недоумением, но тут же согласилась.

— Что ж, Том, пойдем.

Антон простился с родителями Пегги и вместе с ней и Томасом вышел на улицу, уже заблестевшую от дождя.

— Опять дризл, — осуждающе сказал Томас и поднял высокий и толстый воротник армейской куртки. Он заботливо раскрыл зонтик над головой сестры.

Пегги взяла Антона под руку, и он почувствовал греющее прикосновение ее плеча. Они прошли до конца улицы, лишь изредка обмениваясь замечаниями о погоде. На перекрестке Пегги скрылась в оранжевой будке телефона-автомата. Томас повернулся лицом к Антону и угрожающе проговорил:

— Послушайте, мистер, не знаю, какие у вас там, дома, правила в отношении девушек, но если вы обидите Пегги, я вернусь в Лондон и рассчитаюсь с вами. Клянусь вам всем святым, рассчитаюсь. Солдатам, как известно, нечего терять, кроме своей жизни, а жизнь их недорого стоит.

— Я не собираюсь обижать ее, — проговорил Антон. — Откуда вы взяли?

— Ну и хорошо, — перебил его Томас, не дослушав. — Не собираетесь и не собирайтесь. Она лучшая сестра, лучшая дочь и лучшая девушка в этом мире, и я не позволю никому — слышите? — Никому — ни англичанину, ни иностранцу — тронуть ее пальцем!..

— У меня нет и мыслей об этом… — смущенно начал Антон, но Томас снова не дал ему договорить.

— И не должно быть! — жестко произнес он. — И не должно быть!

— Чего не должно быть? — спросила Пегги, подходя к ним. — Чего не должно быть, Том?

— Ничего, Пегги, — ответил брат, беря ее под руку. — Прощайся, и пошли домой.

Пегги, поняв по их насупленным лицам, что между ними что-то произошло, посмотрела на Антона с растерянной и виноватой улыбкой. Он поклонился ей.

— До свидания, мисс Леннокс.

— До свидания, мистер… Энтони. Надеюсь, мы еще встретимся. Мне очень нужно поговорить с вами.

В вестибюле полпредства, куда Антон зашел по пути в отель, царило необычайное оживление. Сгрудившись у стола привратника, люди рассматривали что-то с возбужденным любопытством и, перебивая друг друга, выкрикивали:

— Это мне! А это мне!

Увидев зажатые в руках конверты, Антон догадался, что пришла почта. Он также протиснулся к столу и начал торопливо перебирать ворох писем, выхватывая и засовывая в карман свои, с потрясающе коротким адресом: «Лондон. А. В. Карзанову». Хотя он спрятал уже четыре письма, продолжал перебирать конверты, страстно желая найти пятое, но для него самое первое, самое главное, с таким знакомым четким, заваливающимся немного влево почерком. Его не было, и Антон отодвинулся от стола, огорченно и подавленно думая о том, почему же Катя не написала ему: забыла, заболела, поленилась или просто не захотела? Он уже собрался уходить, когда Сомов, появившись из сумрака холла, окликнул его.

— Впопыхах прихватил и ваше письмо, — сказал он виновато, — извините великодушно!

— Пожалуйста! — обрадованно воскликнул Антон, сердцем почувствовав, что это именно то самое письмо, которое он ждал, о котором думал.

Он поспешил в отель. Войдя в свою комнату, Антон зажег свет и разложил письма на столе. На одном конверте он узнал почерк брата Петра, на другом — Ефима Цуканова, адрес третьего письма был написан незнакомой рукой, а четвертого — на машинке. Но Антон первым открыл письмо Кати. Оно было коротким и взволнованным, как крик.

«Антон, что же это такое? Почти месяц, а от тебя ни слова, ни весточки. Все получают, от всех приходят письма, только мне ничего. Что с тобой? Почему молчишь? Не хочешь писать? Тогда напиши хоть об этом. По крайней мере, я не буду мучиться, думая дни и ночи, не случилось ли чего-нибудь с тобой. Иногда в голову лезут такие страшные мысли, что хоть бейся о стену, криком кричи. А посоветоваться, поговорить не с кем. Нет ни папы, ни Игоря. А Юлия только злорадствует, говорит, что ты поступаешь по пословице: с глаз долой — из сердца вон, — и советует так же поступить и мне. И ставит в пример Игоря: из Берлина написал, из Женевы — с каждой почтой. Даже ее племянница Елена сумела написать матери два письма — из Берлина и Женевы, причем в одном намекнула, что по пути в Берлин ты много помогал ей, потому что увлекся ею. Я знаю, Елена всегда переоценивала себя, но все же меня этот намек разозлил и обидел. Разозлил тем, что Елена по-своему истолковала твою помощь, в которой ты, наверно, не мог ей отказать, а обидел тем, что ты нашел время и возможность помогать ей, но не нашел ни времени, ни возможности написать мне хотя бы несколько слов. Этого я не понимаю.