Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

…Она проснулась через несколько минут на том же месте, где и лежала, когда последняя волна с головой накрыла ее. Все было в комнате по-прежнему: свет, включенный проигрыватель, разворошенная постель, только одеяло переместилось сюда, на пол, — он, наверное, укрыл. Из ванной слышался шум воды.

Она дождалась, когда он выйдет, бодрый и подтянутый, встретила его внимательный, профессиональный, что ли, взгляд и проглотила назидательную пилюлю, что-то вроде «Очень вы это остро переживаете, мамзель. А я по вашей милости или дурости мог без глаз остаться». Но ведь не остались же? И нечего теперь переживать. А вам хотелось чего-нибудь тихого и уютненького? Такого, извините, не держим. Поищите где-нибудь в другом месте.

— Ничего, — сказала Нина, — обошлось ведь? О чем говорить?

— С вами, девушка, не соскучишься.

Можно было бы ему возразить в том духе, что не скучать он сюда ехал и вообще не ради скуки этот притон организовал. Но, кажется, она свою часть программы честно выполнила, серьезных претензий к ней нет, синяки и мелкие ссадины (фигуральные, конечно, не будет же она его на самом деле рвать на части, ему ведь домой ехать) — необходимые издержки производства, платите, и до свидания.

— А вы прямо тигрица какая-то, — все так же прихохатывал он, повязывая в передней перед зеркалом галстук. — Я даже, знаете ли, испугался. И часто с вами такое?

— Много знать хо-чи-те, мужчина!

Она еще дурашливо оскалилась, чтобы подыграть ему, понимая, что настроение у него в этот момент, должно быть, не самое лучшее — ему бы, конечно, какую-нибудь мягонькую булочку-дурочку типа Оленьки пожевать-послюнявить, но кто виноват, если такая ошибка вышла и он с амазонкой связался? С нее, как говорится, взятки гладки! И так сил совсем нет, еле на ногах после этих диких волн стоит, а он хочет, чтобы она перед ним пристыженность и виноватость разыгрывала. Не слишком ли вы, действительно, много хо-чи-те, малоуважаемый Канталуп?

— Ну спасибо, деточка. Ждите через неделю, только подумайте над репертуаром, — все это скороговоркой, в параллель с вручением купюры того же достоинства.

Она не удержалась и захихикала, когда он изобразил на прощанье что-то вроде покровительственного родительского объятия с попыткой запечатлеть едва ли не отцовский поцелуй на ее лбу. Не шалите, папочка! Даже самые умные люди в иные минуты выглядят совершенно глупо, а в такие вот и вовсе по-идиотски. Или так уж ему необходимо все расставить по местам и на прежний пьедестал вернуться? Но она ведь видела его удивленные, испуганные даже глаза, когда он, тем не менее, бесстыже пялился, прячась за кустики, а эти волны обрушивались на нее с диким воем. И после этого извольте перед ним наивность разыграть: да, папенька, я подумаю, как вам будет угодно. Ну уж нет, все так и будет, как и раньше. От добра добра не ищут. Только пластинку она подберет другую, раз теперь у нее деньги есть. И в остальном эти деньги с умом употребит. Спасибо, папенька!

Ночью за стенкой опять плакал ребенок, что-то опять, наверное, у маленького человека приключилось — животик, может, болит или зубки режутся. Интересно, сколько ему? Голос совсем-совсем тоненький, рано еще, наверное, зубкам. И вот ведь что интересно: в первый раз его Нина услыхала, когда Лев Моисеевич сюда приехал, и вот сейчас — опять… Словно между его визитами и болью того маленького какая-то связь существует. Но откуда ей быть? Чепуха это, вздор, простое совпадение. А может, оттого, что она просыпается потом среди ночи, уже под утро, и пялится в темный потолок, тогда все шорохи и звуки притихшей девятиэтажки беспрепятственно входят в спокойно и трезво работающий мозг? А в иное время хоть рядом стреляй — она не услышит, музыка к тому же у нее часто играет, может и она этот плач заглушать. Но сегодня уже больше ничего не будет. Спи, маленький, дядя больше не придет. А хочешь, я возьму эту боль себе — сама за тебя пострадаю, а ты спи спокойно, ладно? Спи, маленький, дядя не придет.

Тут подошла газета. Вернее, дата выхода уже подошла, на подходе была, а с материалами, как водится, полная нехватка, художниц-бездельниц днем с огнем не найдешь — им бы только на лекциях новые модели рисовать, модельеры доморощенные, а потому и неистощимые, корреспонденток с курсов (о группах уже и говорить нечего), которых Бубенцов бился собирал, тоже ни одну не поймаешь. Ну никого не поймаешь, никого нет, всем некогда, хоть ложись на эти листы, предварительно краской (или сажей?) намазавшись, запечатлевай волшебные контуры своего тела во всю его длину (но все равно на семь листов ватмана не хватит, надо еще кого-то положить, пусть, ногами одна от другой оттолкнувшись, две амазонки в разные стороны разлетаются — идея, а?), ну а вокруг каких-нибудь херувимов раскидать или купидонов со стрелами. Старомодно, правда, но красиво. Но ведь это — что? Мечты идиота, никто такую газету не пропустит, да и не нужна она, такая, никому, хотя, конечно, никакой порнографии в ней не будет и никаких злых идей, только прекрасные линии красивых тел. Ну вот, скажет Бубенцов, и оставьте их себе, и правильно, между прочим, скажет, нечего дурака валять, а изволь бегать с высунутым языком по коридорам во время перерывов, карауль преподавателей и бездарных вертихвосток, выбивай и вымаливай у (из) них заметки.