Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Куда? Тут всяких точек, где можно присесть на минуту, схватить пирожок или выпить кофе (плохого, конечно) немало, но тесно везде, везде нужно, наверное, в очереди стоять, лучше подальше от этого торгового бедлама (вот истинная нота прозвучала, даже не нота — пока легкая тень ее) отойти.

— Пойдем в кафе на улицу Горького, мороженого поедим.

Антошкина беззвучно согласилась.

Они шли молча, размеренно-деловым шагом, словно на не очень спешную службу. Хорошо еще, что Нина в этот день приехала в Москву позднее чем обычно и покупками не успела обвешаться, у Антошкиной сумка тоже была, видимо, не тяжелая.

В кафе, к счастью, было почти пустынно, официантка тотчас приняла заказ: два «солнышка», два бокала шампанского («Только сухое, девочки», — сказала официантка. Ладно, пускай, если другого нет), два лимонных напитка. Едва ли не все меню этого учреждения. У Антошкиной возражений не было.

— Ну как вы там? — спросила Нина, когда эта формальность была улажена, разглядывая свою прежнюю знакомую, еще недавно похороненную и едва ли не оплаканную. Интересно, слышала ли Антошкина что-нибудь про колбасный яд?

— Мы-то? — спросила Зина, выковыривая из белого шарика цукаты. — Хорошо. А ты?

— Прекрасно. Я ведь теперь на экономическом.

— Да, кто-то говорил, — довольно равнодушно сказала Антошкина, — не жалеешь?

— О чем?

— Что факультет поменяла?

— А ты думаешь в академики выбиться? Докторшей от филологии стать?

— Где уж нам! — усмехнулась Зина, но понятно, что этот выпад ее задел. Ну и что? Так и надо. Она-то Нину не жалела тогда. Но главный бой еще впереди, поэтому здесь пока нужно сгладить, смягчить ситуацию.

— Я просто подумала, — сказала Нина, — ну будет диплом филологический, а дальше что? В школу идти? В библиотеку? В науку-то не попадешь.

— Ну, ты себя как все не считала, — продолжала злобствовать Антошкина. — Откуда же вдруг такое самоуничижение?

Ишь ты, словечко какое подцепила! Не зря для нее эти два года прошли, конечно. К пятому курсу она так оснастится, что и не подступишься, и про то, как на первом курсе всем в рот смотрела, — думать забудет. С ней, конечно, раньше нужно расправляться.

— А что же вы, такие скромные и честные, сплетни распускаете?

— Это про воровство? — тотчас догадалась Антошкина. — А ты хотела, чтобы про тебя нею правду рассказали?

— А зачем рассказывать? Промолчать нельзя было? Ведь я же уехала. Разве этого мало?

— Мало, — сказала Антошкина твердо. — Потому что ты уехала — и с тебя как с гуся вода. Это еще в то утро было видно.

А она, оказывается, неплохо держалась, если Антошкина так думает. Это уже кое-что.

— А ты хотела бы, — Нина старалась не заводиться, но рядом с этим железобетоном трудно совладать с нервами, — хотела бы, чтобы я всю жизнь страдала и переживала?

— Ненавижу я вас, — сказала Антошкина, — кому все легко и просто. Просто — поступить, просто — учиться, просто — переспать, просто — бросить. Ведь вам же ничего не дорого, понимаешь? Ведь вы же на все плюете! Как с такими вместе жить?

— Вот ты и решила от меня избавиться навсегда, да? Закрыть мне дорогу на факультет своей клеветой? А кто тебе дал право судить, что хорошо и что плохо? Кто тебя назначил судьей?

— Жизнь, — сказала Антошкина, — она не приемлет таких вот шелкоперок (ну, тут эрудиция Антошкину явно подвела, шелкопер не имеет женского рода, да и вообще это из другой области, совсем не то, что она хотела сказать, — ха-ха!).

— Успокойся, приемлет, — сказала Нина. — Только умнее нас делает. Не будь того случая, чем бы я до сих пор занималась? Латынь зубрила?

— Ничего, ты еще сорвешься!

— А если нет? — Черт побери, сейчас бы закурить, потянуть бы из той бубенцовской козьей ноги, но нет ее, да и курить тут, кажется, нельзя, но тогда самое время шампанского хлебнуть. — Выпьем! — лучше не заводиться, ну что ей доказывать, что она дура и синий чулок, не порозовеет она от этого. — Выпьем за твою честную и непреклонную позицию, которая мне помогла.

— Помогла? — недоверчиво спросила Антошкина. — А чем?

— Помогла. А больше тебе знать не надо.

Видно, Антошкиной и самой нелегко — вон как она ухватилась за это крохотное признание ее заслуг. А что, иной раз и чужая прямолинейность может помочь — собственную гибкость, например, обнаружить и проявить, только нм, носителям этой прямолинейности, от этого легче разве? Так пусть хоть немного порадуется, стоя на обочине, когда лавина стремительных амазонок проносится мимо нее. Обочина тут, правда, совсем не к месту — не мчатся ведь прекрасные всадницы по готовым дорогам, а несутся целиной, степью, ну пусть где-нибудь в стороне, счастливая, постоит, глотая пыль из-под копыт. Чем бы ее еще порадовать? Бросить бы ей что-нибудь в утешение.