Алексей Ливеровский - Охотничье братство

В кабинете у директора его заместитель, декан факультета, профессор Самойлович и комендант зданий академии Мухортов. Обращаясь ко всем, директор сказал:

— Георгий Георгиевич говорит, что на его жизнь было покушение. Расскажите, пожалуйста.

Самойлович повторяет рассказ:

— Я сидел в своем кабинете за столом. В меня стреляли через окно. Пуля прошла очень близко, врезалась в потолок — вот она.

На ладони у декана лежала слегка деформированная пуля от малокалиберки.

Директор продолжал:

— Мухортов, расследуя это дело, посмотрел из кабинета Георгия Георгиевича, нашел направление выстрела по двум отверстиям в стекле. Он считает, что выстрел был произведен из окна квартиры Орловых, где проживает студент Модест Калинин, — полуобернувшись ко мне, добавил укоризненно: — ваш подшефный и продолжатель. Дело неприятное. Георгий Георгиевич дважды представлял студента Калинина к исключению из академии, и сейчас у Калинина прогулы.

Далее последовало обсуждение происшествия. Самойлович был страшно возмущен, возбужден, требовал возмездия. В это время в кабинет вошел заведующий кафедрой военного дела. Генерал выслушал в чем дело, но, когда ему назвали фамилию преступника, прогремел басом:

— Ерунда! Калинин на таком расстоянии никогда бы не промахнулся! Лучший стрелок академии, дает девяносто пять — девяносто шесть в десятку, она вся-то в гривенник. Что-то не то.

Вызвали и Модеста.

После выступления генерала обстановка разрядилась, но далеко не полностью, потому что выстрел был, — и, похоже, направленный в человека, от которого зависела судьба студента.

Калинин объяснил дело так: он готовился к экзаменам, заметил, что против окна по стволу дуба вверх и вниз бегает поползень. Профессор Доппельмайер поручил ему пополнять коллекцию зоомузея нашей кафедры, он знал, что поползня в ней нет. Открыл форточку и выстрелил. Малокалиберка у него была по праву — член первой команды академии по пулевой стрельбе. Вероятно, пуля срикошетила от мерзлого ствола дерева.

Дело кончилось благополучно для Модеста, но момент был достаточно тревожный. Какую-то роль оказало и мое соображение, что при данном освещении Модест фигуры Самойловича через стекла видеть никак не мог.

Меня всегда интересовал вопрос: почему человек становится охотником? А Модест Калинин? Среди его окружения охотников не было. Зов предков? С детских лет потянулся он к этому делу. Начал в голодное блокадное время стрельбой из рогатки по воробьям. Ему, наверно, одному из миллионов мальчишек удалось избежать столь непременных упреков взрослых: «Зачем ты стреляешь птичек?» Напротив, он, вероятно, чувствовал себя как индеец, принесший в вигвам бизонью печенку. Детское увлечение претворилось в страсть, позже в научную специальность; думается мне, что, так как началось с практически необходимой добычи, выразилась она еще и в том, что Модест всегда стрелял дичь помногу.

Увлечение охотой продолжалось, разгоралось. Начиная со старших курсов он стал ездить на практику широко, по всему Союзу. И ни на одну минуту не оставляя привычки рассматривать окружающее с точки зрения охоты. Развиваясь как охотник, Модест шел по стопам нашей компании, прислушиваясь и приглядываясь, в частности, ко мне. Так же в студенческие годы состоял в кружке научного охотоведения, рьяно охотился в нашем Лисинском учебно-опытном охотничьем хозяйстве, как и я в свое время, стал чемпионом академии по пулевой стрельбе. Любил породных собак.

Как и в других случаях, рассказывая о ком-нибудь из друзей, особенно ярко вижу одну-две охоты с ним. Для Модеста — это охота на озере Виркинсельга. В конце красивой, в тот год затяжной осени мы с Модестом Калининым приехали на Карельский перешеек, рассчитывая застать на одном из озер массовый пролет серой утки. Получили на базе челнок, добрались через узкую протоку к озеру Виркинсельга. Заранее решили, что будем стрелять в вылетающих из камышей уток, а толкать челнок поочередно, смена — после первого промаха. Памятный для нас обоих день.

Вокруг большого озера стояли пустые разноцветные финские домики (это было вскоре после войны), а на воде и на берегах ни одной лодки. Я вспомнил, как недавно пролетал над этими местами. Во всех озерах сверху хорошо были видны лежащие на дне затопленные финнами при уходе различные шлюпки и даже яхты. На Карельском перешейке неизменно чувствую печаль и неуютность.

По берегам Виркинсельги сосновые боры, кое-где березы и осины, — они в этот день были особенно заметны, нарядно и ярко вспыхнули среди хвойной зелени. Замечательное озеро: много отмелых берегов, заливов и ериков, густо поросших различными водяными растениями. Дни оказались самыми пролетными, утка шла верхом, иногда присаживаясь; много ее было и по камышовым берегам озера. Один из нас, стрелок, стоял на носу лодки, а другой осторожно длинной пропешкой с тупым концом внизу толкал лодку, раздвигая ее носом то камыши, то тресту, а иногда с трудом пробираясь по густым водорослям. Тут обнаружилось, что условие, которое мы приняли, оказалось невыполнимым: стрелять до первого промаха, после него замена. Промахов не было, пришлось толкача заменять по часам. На той охоте я понял, что ученик сравнялся с учителем. Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться, скажу, что в дальнейшем по дробовой стрельбе Модест стал значительно сильнее меня, на стенде он дошел до кандидата в мастера спорта. В лесу случалось так, что во время охоты с гончими Модест успевал попутно добыть одного-двух рябчиков, «ныряющих» с вершин деревьев, — труднейшие выстрелы. И во время охот с легавой Модест частенько стрелял без промаха.