Иосиф Герасимов - Сказки дальних странствий

Все на совещании сидели, слушали и, как говорится, мотали на ус, зная, что Ник-Ник пока предупреждает, а потом уж надо будет все обдумать и прийти к нему с какими-то предложениями, если они появятся. И никто не тянул за язык Юру. Но когда Ник-Ник закончил, Юра вдруг очень заволновался и, нервно поправляя длинными пальцами очки, попросил слова; тут же вскочил и стал объяснять, что бумажные стаканчики, за которые он отвечает, было невозможно выбить в порту, ему всюду отказывали, и он запутался в резолюциях. Юра очень нервничал, и поэтому понять его как следует было трудно. Ник-Ник терпеливо слушал, мне даже показалось, что в глазах его появилось любопытство, веселое любопытство, которое я однажды наблюдал у него, когда он непреклонно приказал Нестерову расстаться с крокодилом.

Когда Юра закончил, Ник-Ник все еще молча разглядывал его, и я видел, как под этим взглядом у Юры тонкий нос стремительно покрывается мелкими каплями пота.

— Вы какой институт закончили? — мягко спросил Ник-Ник.

— «Иняз», — ответил Юра, это прозвучало у него гордо.

— И решили стать моряком? — кивнул Ник-Ник, причмокнув губами; непонятно было: то ли он одобрял Юру, то ли презирал. — Считать, конечно, вас в «инязе» не учили. Ну, а если бы вы занялись арифметикой, то поняли бы — сейчас каждый стаканчик вам стоит столько, сколь ко бутылка лимонада. Вот и выходит: мы всех снабжаем по вашей милости бесплатным лимонадом… — Он замолчал; я уже говорил, что была у него такая манера — делать затяжную паузу перед решающим словом.

На Юру было жалко смотреть. Он впился глазами в Ник-Ника, напряженно ожидая капитанского заключении, по тут неожиданно прозвучал голос совсем иного свойства:

— А объясните мне, товарищ Тредубский, по каким причинам два дня стояла пассажирская прачечная?

— Но… — смущенно пробормотал Юра, — простите механик…

— А разве вам не сказали, что прачечная в вашем ведомстве, как и остальные бытовые помещения для пассажиров?

— Конечно… Но…

— Вот что, товарищ Тредубский, вы не переводчик. Вы пассажирский помощник… Прошу вас: ознакомьтесь серьезно с вашими обязанностями, иначе… — Он не договорил, обвел всех глазами и спросил: — Кто-нибудь еще хочет выступить?

Все молчали, никто не решался больше заявить о себе, но это не смутило Ник-Ника.

— Очень хорошо, — сказал он спокойно, — не будем тратить время на разговоры, но я бы хотел, чтобы все поняли: для нас режим экономии не пустые слова.

Такого короткого командирского совещания я еще не знал.

Я догнал Юру возле трапа и увидел, что он бледен.

— Конец, — прошептал он, — меня невзлюбили.

Тут я понял, что Юру нельзя сейчас оставлять одного, и сказал:

— Идем к тебе, там поговорим…

Если пройти по каютам командиров, то вряд ли найдется хоть одна, похожая на другую; вообще-то почти все каюты стандартные, и все же, после того как в них поселяются люди, они меняются и обретают самый неожиданный облик. Почти в каждой каюте есть кровать, диван, письменный стол, умывальник или душ, но это обстановка, а лицо каюты — в ее убранстве; есть каюты хмурые и задумчивые, есть веселые и смешные, есть высокомерные, у Юры каюта растрепанная. Если вглядеться, то каждая вещь здесь имеет свое строгое место, то есть существует какой-то постоянный порядок, и все же удивляет беспорядочность, потому что вещи размещены так, словно каждую из них поставили случайно. Магнитофон — под столом, от него тянутся провода через весь подволок к стереофоническим колонкам — одна из них возле умывальника, другая над диваном; пластинки, кассеты для магнитофона, книги лежат на полу стопкой возле шкафа, на стенах рекламные плакаты с изображением Дакара, Сувы и испанской корриды.

Юра открыл холодильник, вынул оттуда апельсиновый сок, который выдавали нам вместо тропического вина, и разлил по фужерам.

— Я еще раньше почувствовал, — сказал он, тяжело сглатывая. — Он меня невзлюбил… Он смотрит на меня и усмехается. А я от этого перед ним делаюсь маленьким… не знаю, куда деваться. Понимаешь, даже презираю себя… Ну почему он так меня сегодня стукнул? И при всех… Думаешь, не обидно?.. Да и вообще, считай, он меня предупредил…

Я еще никогда не видел его таким; он не на шутку испугался, мне даже показалось — у него дрожат губы.

— Знаешь, — сказал я ему, — ну чего ты так боишься? А?.. Ну, даже если тебя спишут, то, честное слово, никакой трагедии нет. Пойдешь работать учителем. Ты ведь ка него готовился. Моряком стал случайно… Это не то что мне — деваться некуда после мореходки. У тебя профессия земная.