Михаил Фонотов - Каменный пояс, 1987

— Переплетчиков, слушаю, — донеслось из трубки.

— Иван Иванович… Иван Иванович… — голос у Сергея дрогнул. — Говорит Лоскутников Сергей. Помните меня? Да, он самый. Мне надо срочно повидаться с вами. Я здесь, в подъезде.

Переплетчиков пришел через пять минут, пожал Сергею руку, вглядываясь в болезненное лицо.

— Плохо выглядишь, Серега, — заметил Иван Иванович. — Болен, что ли?

— Нет, просто так…

— Где будем разговаривать? Здесь или в кабинете?

— В кабинете.

Лоскутникову выписали пропуск, и они поднялись на третий этаж.

— Как дела на работе? — поинтересовался Иван Иванович, усаживаясь за стол.

— В норме, — глухо ответил Лоскутников, опускаясь на стул.

— Как дома?

— Нормально.

— Тогда я готов слушать. Что стряслось?

— Садите меня, — упавшим голосом произнес Сергей.

— Не понимаю. — Переплетчиков задержал удивленный взгляд на хмуром лице Лоскутникова. — Почему же сажать? За что?

— Я… я… Черноскулова захлестнул.

— Что?

— Убил Черноскулова.

— Это правда? — Иван Иванович почему-то не совсем поверил услышанному.

— Правда.

— Если убил — плохо, хуже некуда. А что пришел сам — поступил правильно. Что ж, рассказывай, когда, где, почему и как все произошло?

Лоскутников говорил медленно и трудно. Когда смолк, Иван Иванович спросил:

— Может, Черноскулов отлежался, выжил?

— Не должен. При мне не шевельнулся.

Переплетчиков позвонил дежурному по УВД. На вопрос, не поступало ли заявление об убийстве в городе, услышал:

— В квартире гражданки Киреевой, проживающей по улице Заводской, дом сто двадцать один, обнаружен труп Черноскулова Григория Власовича. На место выехала оперативная группа. Других смертельных случаев нет.

— Там убийство, — пояснил Переплетчиков.

— Убийство? Точно?

— Да. Подозреваемый сидит у меня.

— Кто он?

— Потом.

— Принято к сведению.

— Надо передать по рации, чтобы графин на столе хорошо осмотрели, должны быть следы…

Опуская трубку на рычаги, Иван Иванович с досадой выкрикнул:

— Ну что же ты наделал?!

— Я… я… — Лоскутников часто замигал, не зная, куда девать непослушные руки.

— Что же ты наделал? — еле слышно повторил Переплетчиков. — Мы же с тобой договаривались… Ты обещал никогда не срываться.

— Я… я… не хотел убивать. Честно, Иван Иванович.

— Я-то могу поверить. Докажи суду, ему нужны доказательства! Как докажешь? Как? Что же ты наделал? Эх, Сергей, Сергей! — Переплетчиков помолчал, положил на край стола несколько листов чистой бумаги. — Пододвигай стул, пиши заявление о добровольной явке с повинной. Начни со встречи с Черноскуловым в ресторане. Излагай подробно.

Лоскутников пересел к столу, склонился над листом. Пальцы дрожали. Неровные буквы неуклюже цеплялись одна за другую, образуя такие же неровные и неуклюжие слова. Сперва писал медленно и тяжело, потом быстрее, с какой-то непонятной самому злостью. В конце разборчивее вывел:

«Я понимаю и признаю, что совершил большое преступление. Понимаю, что меня ждет строгое наказание, я готов его принять, потому и пришел сам в милицию. Защитника не надо, не хочу его иметь. Так все ясно. Только прошу суд при вынесении приговора учесть, что убил-то я опасного подонка, который искалечил мою жизнь в юности, втянул меня в кражи под угрозой, говорил, что заявит в милицию о том, что в вагоне я украл его приемник. При вынесении приговора я прошу учесть и мою добровольную явку в органы милиции…»

Написанное Переплетчиков читал неторопливо, изредка покашливая. Сергей сидел, склонив голову, думая опять о матери, о Нине и о том, задержат ли его сейчас же, без промедления или оставят пока на свободе.

— Сойдет, — коротко заключил Переплетчиков, зажимая гибкой скрепкой листы в верхнем углу.

— Сколько могут дать, Иван Иванович?

— Предположить трудно, угадать невозможно. Такой вопрос решает суд.

— Да, да. Я интересуюсь потому… Как вам сказать… У меня есть девушка. Очень добрая, душевная. Боюсь потерять ее.

— Любишь?

— Люблю.

— А она?

— Думаю, тоже. Сейчас сам не знаю, как она отнесется ко мне, будет ли ждать.

— О первой судимости знает?

— Знает, я рассказал все.

— Сколько ей?

— Двадцать один.

— Ситуация, Сергей, сложнейшая. Я уже говорил, что никто не может знать, какой срок определит тебе суд. И все-таки давай поразмышляем. К примеру, дадут шесть лет. Освободят, в лучшем случае, через четыре, если станешь вести себя образцово. Столько ждать не каждая осмелится, не каждая рискнет. Во-первых, ей стукнет двадцать пять — это возраст… Во-вторых, на нее могут подействовать разговоры знакомых и подруг о тебе, о твоей неисправимости и ненадежности…