Владимир Федоров - Белая Невеста

На орлином носу темнели внушительные очки.

— Дядь Костик Сергеич! — неожиданно решил Петушок. — Ты похож на шпиона.

— Ты… ты… — Тот нахмурился. — Ты объелся, старик, острых фильмов. Я добрый князь Белоневестинский. Вот моя опочивальня и баня. Прошу!

Из-под замшевых диковинных кореньев били ключи и, озоруя, вливались в журчащую горную речушку. Она хитро петляла между камней, а потом вдруг отчаянно прыгала с каменной глыбищи. Черт побери! Влюбилась или играет со мной Раиса Павловна?..

Добрый князь подставил узкие плечи под пенистые звонкие струи.

— Уф!.. Уф!.. Прелесть!.. Какие тут шпионы, в этом первобытном раю?.. — И, отдуваясь, растянулся в каменной ванне. Вода омывала его жилистое тело. — Наслаждайся, Иван Иваныч!

— Уже начинаю! — говорю и хлоп себя по щеке.

— Что с тобой?

— Заморские комарики!

А под ухом, как неотвязная музыка:

«Д-з-з!.. Д-з-з!..»

— Художников они не трогают, — заметил наблюдательный Пека.

— Честных художников, — гордо уточнил князь.

«Д-з-з!.. Д-з-з!..»

Присел я на спаленную траву. Между каменьев выбивался сухой изогнутый корень. Иди-ка сюда, голубчик! Укоротил ему ножом хвост и стал прилаживать к донышку разбитой бутылки, что валялась у водопада.

Пека тут как тут.

— Дядь Ван Ваныч, это что?

— Комариный князь в ванной. Похож?

Князь нахмурился, но, пригубив пахучий термос, подобрел:

— А в тебе что-то есть. Притом современный стиль… Друг мой, да мы почти коллеги! — И протянул из своей ванны энергичную волосатую руку. — Сколотим состояние! Организуем художественный салон. «Сувенир лазури!..» Мои полотна, твоя резьба. Подрежем имена. Константин Белоневестинский, Иван Шурыгин. Старомодно! Ж-жик! Кон Белон, Ив Шур. Звучит? А?

— Мой сувенир — баранка, — отвечаю. — А это, Кон Белон, так, забава. Такие штуки еще мой дед Ерофей вырезал!..

— Ну что ты понимаешь, белогорский пряник! — Художник поморщился. — Я сам кое-что беру от икон, но преломляю. Главное — реклама! В Западной Германии парень с божьей искрой предложил двум дамам своего «Иисуса атомного века». А те возьми да не купи. Не доросли. И тогда он их — жик! Их — на «скорую помощь», его — в тюрьму, а слава — в печать. Затребовал в камеру мольберт, завалили заказами. Миллионер! Ясно?

— Ясно, — говорю. — Ой, люди-человеки! Лучше резать коренья. Правда, Пека?

Кон Белон зябко пожал плечами.

— Я сам против крови. Но реклама, реклама! Дать бы Раису Павловну этакой мадонной! Пустить бы мои полотна в большое плаванье! И вдруг мне звонят из швейцарского банка: «На вашем счету миллиончик». Понимаешь? Я тружусь тут, а там миллиончик. Я тут, я там… Ну почему одним везет, а другим?.. Ищу, мучаюсь… Где у меня… — Он запнулся. — Этот… На чем все держится… как его?.. — И, помрачнев, навел на мальчугана длинный указательный палец.

— Пистолет? — подсказал Пека.

— Э! Все равно не поймешь!

Петушок бесцеремонно снял с орлиного носа хмурого князя темные очки, напялил на свой облупленный носик, посмотрел на небо.

— Так они у тебя зеленые?

— Старик! Синее небо — это банально.

— И вода зеленая! И ты зеленый! — не отставал Пека. — И вон палка зеленая плывет!

— Какая еще палка?

Князь Белоневестинский вскочил из каменной ванны как ужаленный. Он так шибко летел по воде, будто плясал какой-то диковинный танец.

— Змея!

Я глянул в чистую воду.

— Какая змея? — И схватился за живот. — Обыкновенный ужака! Безобидная тварь. Не то что твой парень с божьей искрой — на людей не бросается.

— Не люблю пресмыкающихся! — У князя зуб на зуб не попадал. — Жара, а вода ледяная. Спустимся вниз.

Мелкая речушка тихонько катила камушки.

— Ласковая! — кивнул я на нее.

— Угу! — буркнул Константин Сергеич. — Мать этого головореза тоже ласковая…

Из-за кустов орешника показался бетонный столбик. Тот самый, про который мне когда-то не стала рассказывать разговорчивая водительша. Подхожу ближе. На нем потемневшая стальная пластинка:

«Старшина первой статьи Георгий Степанович Васьков. 1939–1963. Трагически погиб на этом месте, спасая утопающих».

Верещат цикады. Мелкая речушка камушки моет. На верится… Думаю: «Как же ты не сберегся, старшина первой статьи Васьков? Как тебя одолела эта по-кошачьи ласковая, тихая речушка?» И вслух бормочу:

— Ласковая…

Рядом бурый старик в белой войлочной шляпе под удочками согнулся. Смотрит на меня, головой качает.

— Зачем говоришь: ласковая? Не верь, дорогой. Притворяется! Нет дождя — журчит, есть дождь — шумит.